Нейтринная гонка - Пол Ди Филиппо

С прилепленного к потолку плаката этот постмодернистский Артюр Рембо, известный под именем Роберта Смита, хмуро — с классически обворожительным отчаянием, столь привлекательным для чувствительного и недовольного жизнью юного создания (отчаяние это лучше всего выражено в следующей его строчке: «Вчера я почувствовал себя таким старым, что понял — можно умирать») — взирал на обитательницу крошечной спальни в доме на окраине города, типичной аккуратной девичьей спальни, если бы не все эти готические прибамбамсы, — на девушку по имени Эрин Меркин.

Безнадежно четырнадцатилетняя, Эрин лежала на спине аккурат по диагонали заправленной еще с утра кровати. Ее прикид и поведение являли собой разительный контраст с розовым, отделанным оборками стеганым покрывалом. Из проигрывателя компакт-дисков, установленного в режиме бесконечного воспроизведения одной дорожки, звучала меланхолическая песня мистера Смита «Желание невозможного», повторяясь снова и снова, навевая на девушку волны вселенской скорби.

С головы до ног одетая в черное, начиная от чудовищно огромных башмаков и до просторных штанов с множеством карманов и суперразмерной футболки с длинными рукавами (с рекламой длинных гвоздей, какие не продаются в магазинах скобяных изделий), в ней мгновенно можно было опознать стойкую поклонницу мистера Смита со товарищи. Мрачный наряд Эрин дополняла гирлянда всевозможных побрякушек — пирсингов, фенечек, цепей и цепочек и прочего пластмассового или металлического ширпотреба.

Единственной аномалией тщательно продуманного облика Эрин были ее волосы. Длиной до подбородка, мягкие и гладкие, цветом напоминая осенние листья, они более приличествовали какой-нибудь фолк-певичке или хиппи, нежели любительнице крутых клубных вечеринок.

Мысли Эрин наверняка сосредоточились именно на столь вопиющем несоответствии. Хорошенькое бледное девичье личико неожиданно исказила гримаса ярости, отчего серебряный пирсинг в ноздре подпрыгнул на дюйм вверх, а сама она обеими руками дернула себя за волосы.

Издав животный вопль, Эрин попыталась вырвать волосы с корнями, однако с достойным восхищения здоровым упорством те выдержали самые активные покушения на свою целостность. Признав в конце концов поражение, Эрин отпустила на свободу ни в чем не повинные волосы и засунула руку в глубокий карман на бедре. Пальцы с обгрызенными ногтями, покрытыми зловещего оттенка лаком — такой лак продается под названием «Черное гетто», — извлекли на свет божий маленький сотовый телефон. Эрин яростно набрала номер.

— Привет, Элис, это ты? Ага, я. He-а, она меня не отпустит. Ненавижу ее!.. Да наплевать, что она мне родная мать! Она меня не понимает и никогда в жизни не поймет! Тебе-то везет!.. Слушай, встреть меня на пляже, на досках. Уроки? Ты чего, с дуба рухнула? Ладно, пока! До скорого!

Эрин засунула телефон обратно в карман и встала с кровати. Сняв с вешалки рюкзак (на его ткани живого места не было от наклеек), она протопала за порог с таким грохотом, как последняя группа английских военнопленных, что строем прошла по мосту через реку Квай.

Из своего угла непреклонный Роберт Смит обозревал пустую комнату, и суровое выражение его лица менялось синхронно музыке, причем сильнее всего в те мгновения, когда оставленный без попечения хозяйки проигрыватель воспроизводил фразу: «Звезды затуманены тучами и слезами, и я хочу исчезнуть».

Протянувшийся вдоль пляжа голый дощатый настил под ноябрьским солнцем казался похожим на бледный деревенский сыр. Галереи игровых автоматов и торговые киоски, тянувшиеся параллельно ему вдоль западного края, ввиду приближения зимы были забиты фанерными щитами. Пустынный пляж за ограждением, спасательные вышки которого теперь хранились в сараях по соседству, вызывал ощущение, будто терпеливый берег и тревожное море бесстрастно уживались друг с другом в течение примерно тысячелетия без какого-либо вмешательства со стороны людей.

Топанье, с которым Эрин покинула спальню, сделалось заметно тише. Девушка подошла к скамейке, обращенной к морю, опустилась на нее и положила рядом с собой рюкзак. Примерно минуту она сидела, устремив взгляд за линию горизонта. Затем порыв холодного ветра заставил ее вздрогнуть и потянуться за рюкзаком. Из него она вытащила кожаный жилет, украшенный нашивками и булавками. Натянув это не слишком надежное одеяние на футболку с длинными рукавами, она вновь принялась копаться в рюкзаке, из которого вытащила пачку индийских сигарет-самокруток и зажигалку. Вскоре сладковато-пряный сигаретный дым перекрыл запах соленого морского воздуха.

Какое-то время, явно отвлекшись от окружающего мира, Эрин задумчиво курила. Неожиданно, без очевидного намека, она подняла с колен пачку индийских сигарет и подала кому-то у нее за спиной.

— Спасибо!

Это пришла Элис. Прежде чем сесть на скамейку рядом с подругой, она тоже взяла сигаретку и прикурила.

Элис Беймонт была Эрин сестрой по духу. Выдержанный в той же цветовой гамме наряд свидетельствовал о преданности готике до гроба. Облик девушки дополняла прическа — чернозеленые космы с отдельными розовыми прядками. Жутковатая прическа эта была нахлобучена на длинное некрасивое лицо подобно гнезду чайки на вершине утеса.

Эрин бросила завистливый взгляд на прическу подруги, затем раздавила ногой окурок и отбросила его прочь.

— Боже мой, мне этого не вынести! Ты посмотри на свои волосы! Вот это причесон!

Элис принял а жеманную позу, явно польщенная услышанным.

— Их уже полгода не касалась расческа.

Эрин шлепнула по шелковому занавесу своих собственных золотистых прядок.

— Я бы все на свете отдала, лишь бы избавиться от этой дряни. А она мне не разрешает!

— Почему? Объясни-ка еще раз.

— Из-за отца. Она все время талдычит, как он «обожал» мои волосы. Мол, я могу делать с собой все что угодно, только не смею менять прическу. Я тоже любила папеньку и очень горевала, что он помер. Но нельзя же в течение двух лет носить на голове могильную плиту!

— Отстой. А если ты все-таки сделаешь то, что хочешь?

— Будет столько крику и слез, что даже подумать страшно. А там — кто знает? Может, возьмет да попрет меня из дома, отправит жить к тетушке Глэдис. Этого только на мою голову не хватало. Вообще-то я к маменьке ничего отношусь, да и дома мне нравится. Вот только ее диктаторские ухватки сидят у меня в печенках.

Элис докурила сигарету.

— А убежать не думала?

Эрин пренебрежительно фыркнула.

— Куда? Чтобы закончить жизнь опустившейся тридцатилетней потаскушкой на каком-нибудь автовокзале, да еще подсевшей на иглу?!

— Даже не знаю, что сказать. Вот Шарлотта иногда…

— К черту твою Шарлотту! Она заносчивая, испорченная, богатая стерва! Нет уж, придется посмотреть правде в глаза — я здесь застряла надолго, если не навсегда.

Элис услужливо переменила тему разговора. Еще полчаса девушки говорили о мальчишках, учителях и школьных компаниях. Обменялись информацией о новых сортах лака для ногтей. Обсудили ряд вопросов, связанных с музыкой, — например, вероятность того, что «Cure» отправятся на гастроли и дадут необъявленный бесплатный концерт в местном общественном центре, а их, Элис и Эрин, сидящих на первом ряду, пригласят подняться на сцену.