Хулио Кортасар. Другая сторона вещей - Мигель Эрраес

В любом случае мы не можем говорить об этой книге как о провале. После выхода в свет «Книга Мануэля» была не только удостоена премии Медичи за лучшее иностранное произведение, но ее экономический эквивалент послужил делу чилийского сопротивления, да и для самого Кортасара она стала еще одним шагом в его эволюции как писателя.

В карьере писателя, как и в любой другой профессии, есть моменты продвижения вперед и есть периоды отступления, Кортасар же всегда отстранение относился к таким вещам, как давление со стороны издательств или условности моды. Мы уже говорили о том, как во время написания романов «Игра в классики» и «62. Модель для сборки» он сомневался, найдется ли вообще какое-нибудь издательство, которое проявит интерес к обоим романам. Что касается «Книги Мануэля», то она даже превзошла его ожидания, причем намного: с точки зрения результатов прагматического и конкретного толка. Заметим, однако, – и это очень важно, – что именно эта книга стала его последним романом. После «Книги Мануэля» писатель возвращается к жанру короткого рассказа, на ту почву, где он всегда чувствовал себя полновластным хозяином.

Необходимо иметь в виду, что за неизменное участие в работе Трибунала Бертрана Рассела аргентинские власти объявили Кортасара «персоной нон грата». В 1975 году его мать, в возрасте 81 года, вынуждена была приехать в Бразилию, в город Сан-Паулу, чтобы встретиться с сыном, которого она не видела уже три года, поскольку приезд Кортасара в Буэнос-Айрес представлял угрозу для его жизни: «Тройное А», организация фашистского толка под предводительством весьма зловещей фигуры, министра Лопеса Реги, вполне могла мобилизовать на решение этой задачи свои лучшие силы. Тогда Кортасар из добровольного беженца превратился бы в беженца преследуемого. Ситуация осложнялась еще и тем, что, по мере того как укреплялся военный режим, Кортасар все больше беспокоился о том, что его мать и сестру могут подвергнуть репрессиям, как это случилось с детьми поэта Хуана Хельмана и с ним самим, когда в результате действий военных властей они попали в число без вести пропавших, и такая же участь постигла многие тысячи семей.

Мысль о том, что деятели какой-нибудь группировки, близкой к новому режиму, могут причинить вред двум твоим самым близким существам, неотступно угнетала Кортасара. Его мать, старая и больная, и его сестра, слишком слабая, чтобы вынести серьезные перемены, даже не намекали на то, что они могли бы приехать в Париж. Порой ему приходило в голову, что матери и сестре надо бы переехать на другую квартиру, сменить адрес, но он тут же понимал, что подобный переезд мог лишь вызвать подозрения. В конце концов он решил: пусть все остается как есть, по крайней мере пока. Он обоснованно предполагал, что репрессивные органы и группировки, возможно, были не слишком в курсе дела. «Я говорил со многими из моих друзей, собирал мнения. В главном все совпадают: мои отношения с матерью на первый взгляд (для не слишком информированных людей) кажутся далекими и чуть ли не распавшимися; на основании того, например, что меня уже почти четыре года не было в Буэнос-Айресе, и других фактов такого же рода. И потому вряд ли им придет в голову применить в моем случае „схему Хельмана"», – сказал он в сентябре 1976 года аргентинскому поэту и драматургу Арнальдо Кальвейре.

Опасения Кортасара, подтвержденные годы спустя тысячами аргентинцев, проливших свет на тогдашнюю ситуацию, были небеспочвенны. Деятельность эскадронов смерти, операции, проводимые ими днем и ночью при полной безнаказанности, которой они пользовались, и даже при поддержке действующей армии, – все это оборачивалось самыми тяжкими последствиям для тех, кто попадал в поле их зрения. Не будем забывать, что гражданское право в любом его проявлении (свобода создания организаций и объединений, правосудие, свобода самовыражения и деятельность различных движений, а также свободное волеизъявление граждан) было полностью уничтожено, и тысячи граждан стали узниками тюрем: их пытали, казнили и объявляли «без вести пропавшими». Пропаганда режима утверждала, что «без вести пропавшие» – это на самом деле те, кто сбежал за границу. Последовавшая за этим очевидность массовых убийств – согласно Орасио Вербицки, на середину сентября 1978 года приходится девяносто процентов без вести пропавших – изобличает, по словам писателя Освальдо Байера, «вершину извращенного человеческого зла».

Похищения людей и заточение их в засекреченные концентрационные лагеря стали обычной практикой. Это касалось не только тех, кого власть по определению рассматривала как подлежащих аресту, но репрессии концентрическими кругами расходились и на близкое окружение этих людей, поскольку они тоже входили в число подозрительных элементов. Практика государственного терроризма, которую проводила военная хунта, основанная на секретном применении репрессий и на физическом уничтожении тех, кого они называли «бойцами», обернулась настоящим геноцидом. Видела в открытую заявил, что всякий, кто проповедует идеи, идущие вразрез с западной цивилизацией и христианством, является врагом и, значит, не достоин права на жизнь.

Обратимся в этой связи к отчету «Национальной комиссии по учету без вести пропавших», в кратком изложении: