Разведывательно-диверсионная группа «Док» - Андрей Негривода

Андрей улыбнулся этому архаизму — у Мурталло было девять дочерей. Видно, холодно было зимними ночами, вот и грелся хозяин под овечьими шкурами, как умел… Но вести беседы о жизни с женщиной!..

А старшая, Гульнара — волоокая семнадцатилетняя красавица с иссиня-черными волосами, заплетенными в бесчисленное количество косичек, уже и сама невеста на выданье… Да только где же тут женихов-то найти? Вот и положила наяда глаз на нашего Муллу…

— А скажи-ка, Мурталло, есть ли в кишлаке человек, который мог бы пойти проводником? — продолжал между тем Филин.

— Нурали… Нурали Давлатов… Он горы знает как свой дом. Да только…

— Что только?

— Худой человек Нурали, жадный…

— А можно его как-то увидеть?

— Гульнара, сходи, позови Нурали на чай!

Накинув на плечи овечий полушубок, девушка выскользнула за дверь, бросив на Муллу откровенно вызывающий взгляд.

— Пойду, посмотрю вокруг, командир… — проговорил Абдулло, поднимаясь.

Андрей кивнул, едва заметно улыбнувшись. Он тоже любил женщин и понимал Абдулло.

— Твой друг больница надо… — подала голос жена хозяина, хлопотавшая около Ганса и Дока. — Совсем плохой… Лечить надо быстро… Умирать может!..

— Замолчи, женщина, когда мужчины разговаривают! — грозно бросил Мурталло. — Сказано — заберут их скоро!.. Лучше молока согрей, напои гостей… Овечье молоко хорошо от всего лечит… Или не знаешь, женщина?

Не говоря ни слова, она принялась хлопотать у тандыра.

«Вот же живут! Средневековье натуральное! Дети гор… Мужчина в доме — хозяин, царь и первый после Аллаха… А и правильно, наверное!!!»

В дом в сопровождении Муллы и Гульнары вошел довольно молодой, лет тридцати, мужчина. Огляделся воровато, что заметили все, поздоровался с хозяином и уселся на корточки около очага.

— Нурали… Моим гостям нужен проводник. Я сказал, что ты можешь помочь.

— Поторопился ты, уважаемый Мурталло — я пятый день болею, простудился, видно… Ноги совсем слабые стали… Через хребет дорога не близкая — ноги сильные, крепкие должны быть… Вот выздоровею — тогда проведу…

— Когда же ты выздоровеешь, уважаемый Нурали?

Нет, не нравился Филину этот человек. И не потому, что отказал. Просто первое впечатление… А своей интуиции Андрей доверял. Потому и решил уже для себя самого, что независимо от ответа не возьмет этого проводника — с Муллой надежнее…

— Пять-шесть дней буду лежать, молоко с маслом пить. Потом пойдем…

— Нет, спасибо… Ты лечись, уважаемый, не беспокойся — мы люди военные, справимся… — усмехнулся Андрей.

Хозяин приютившего их дома, видимо, все понял и промолчал. Повисла гнетущая тишина. Нет, неуютно чувствовал себя здесь гость и, потоптавшись еще немного, ушел…

— Худой человек… У нас не принято отказывать путнику в помощи… Но он — не наш… Три года назад пришел в кишлак с юга, из-за ледника. Стал здесь жить. Но его не любят — чужой он, совсем чужой…

— Ладно. Не беспокойся, хозяин. У нас есть Абдулло… Он человек опытный, горы знает, так что не пропадем… — Филин обернулся к Мулле. — Выходим на рассвете, Абдулло… Может, к тому времени и снегопад закончится…

— Я с вами пойду… Проведу до снегов — дальше дороги не знаю. Там вы уже сами…

— Спасибо, Мурталло! Спасибо за помощь!.. Бульба! — Андрей переживал из-за потерянного времени. — Давай радио Джо! Сообщи координаты Кульджи. Группа! Всем отдыхать… Завтра идем на хребет… Игорь, организуй-ка охранение… На всякий случай… Все! Подъем в 4.00. Отбой, пацаны!..

…Наутро 21 января группа Филина, вытянувшись в цепочку, ведомая Мурталло, уходила из Кульджи.

А на пороге того гостеприимного таджикского дома стоял Док и тихонько шептал вслед своим побратимам:

— Удачи вам, братишки!.. Берегите себя!..

Та операция была, наверное, самой тяжелой для Филина,[32]и кто знает, как все обернулось бы, если бы в составе группы остался Мишка, но… Случилось так, как случилось…

* * *

Мишка Парубец…

Он всегда был не только спецназовцем, но еще и врачом, и всегда, невзирая на собственные раны, приходил на помощь самым первым к тем, кому его врачебная помощь была нужна…

Как тогда, в Нагорном Карабахе… Когда по вине залетного генерала отряд Филина потерял больше половины своих бойцов «двухсотыми», а все остальные, включая и самого Дока, были ранены…

…Земля все сыпалась и сыпалась с неба…

Это был самый настоящий ад!.. Армагеддон в день Страшного суда…

И судил Господь грешников по их деяниям. Но только… Что-то в этом светопреставлении было не так, неправильно было… Те, кто был постарше да поопытнее, те, кто не единожды нарушал заповедь Господню: «Не убий!», будучи прожженными вояками-профессионалами, те-то как раз и сумели выжить… А вот неопытные мальчишки-солдатики, совсем еще мальчики, спрятавшиеся неумело, впопыхах, не понявшие в первый момент, что Геенна Огненная бьет прямо в них, они-то и умирали…

Б-бах! Б-бах! Б-бах!.. — содрогалась земля, разрываемая огненными смерчами, и разбрасывала далеко в стороны свою сухую, вперемешку с камнями и деревьями, черную плоть. — Б-бах! Б-бах-бах-бах! Б-бах!..

И не было на этом пятаке, на этом затерянном в горах плато места, куда не заглянуло бы разгневанное око Господне… И указывал перст Божий на тех, кому выпало умереть — и они умирали… Страшно… Разлетаясь кусками и кусочками своих, еще не успевших нагрешить тел… Не понимая, за что же их так сурово покарали архангелы небесные, мечущие молнии…

Бах-бах-бах! Бах-бах-бах! — Раз за разом падали молнии на уставшую от гнева Божьего землю. — Бах-бах-бах-бах!..

И вздохнув обреченно, вставала земля дыбом в очередной раз и опадала вниз, на головы тех, кто сумел спрятаться в этой огненной круговерти, как бы желая похоронить и их…

«…Как же так?! Что же это?! Как такое вообще может быть?! — надрывалась от крика бьющаяся в голове Филина, словно птица в силках, мысль. — Они же нас мочат!!! Свои же!!! Кто мог отдать такой приказ?! Какая сука?! Но я выживу! Специально для того, чтобы посмотреть в заплывшие жиром глаза этого кабинетного „Суворова“ и сорвать с него погоны! И будь он хоть министр обороны! Плевать!!! Э-эйех! Сколько пацанов положили! Падлы! Падлы все!!!..»

Бах-бах-бах! — отозвалась каменистая земля новыми взрывами. А горы, ужаснувшись увиденному, отозвались далеким эхом. — Ах-ах-ах! Ах-ах-ах!