На что способна умница - Салли Николс

В маленьком помещении федерации было тепло и уютно. Три женщины, Нелл, старый граммофон, песни из мюзик-холлов.

— Сколько тебе уже? — вдруг спросила миссис Коэн. После драки за миссис Данкс она проявляла к Нелл явный интерес.

— Семнадцать, — ответила Нелл. — А что?

— И чем ты намерена заниматься в жизни? — продолжала миссис Коэн. — Не весь же век тебе торчать на паршивом заводишке, верно? Что будешь делать, когда кончится война?

Нелл поморщилась: вопросы вроде этих ей уже поднадоели. Но миссис Коэн ей нравилась, поэтому она вежливо ответила:

— Замуж я вообще не собираюсь, миссис Коэн, так что и не уговаривайте. Я не из тех девчонок.

— Боже упаси! — воскликнула миссис Коэн. — Я не об этом. Я никогда и не причисляла тебя к тем, кто выходит замуж, детка. Есть и такие девушки, и не такие, вот и все. Но я о другом: если ты не собираешься замуж, чем же ты займешься? Ты ведь современная девушка. Тебе пора осмотреться. Погляди, чем заняты суфражистки! Та же миссис Стивенс, которая раньше работала с твоей матерью на фабрике игрушек. Посмотри-ка на нее! Едва ушла с фабрики и уехала к себе на юг, как живо сама занялась игрушками, и очень успешно, а тут и ее муж вернулся из Франции весь израненный, и ей пришлось самой зарабатывать деньги, обеспечивать своих детей.

Этот разговор застал Нелл врасплох. О будущем она никогда особо не задумывалась. Да и ни к чему было. Есть работа — и ладно, а если нет, значит, надо искать, пока не найдешь. Вырастешь — выйдешь замуж, родишь детей. А не выйдешь, так снимешь где-нибудь комнатушку и так и будешь работать. Только и всего.

— Умницы вроде тебя… — продолжала миссис Коэн. — Кстати, сколько ты сейчас зарабатываешь?

— Двенадцать шиллингов в неделю, — ответила Нелл. — Паршиво: мужчинам платят вдвое больше.

— Вот-вот, — кивнула миссис Коэн. — Но ведь у твоей семьи все хорошо, верно? Твоя мать работает. Твой отец присылает домой деньги, так?

— Ну да, — подтвердила Нелл, гадая, к чему клонит ее собеседница.

— Так вот, — продолжала миссис Коэн, — значит, у тебя есть деньги, чтобы научиться какому-нибудь делу, правильно? После войны мужчины вернутся домой и снова займут ваши рабочие места. И об этом надо подумать заранее. Все эти рабочие места на заводах — надолго их не хватит.

— Да уж, — согласилась Нелл: она уже думала о том же самом. — Тогда как же быть?

— Вот! — воскликнула миссис Коэн. — Это тебе решать, правильно? Чем тебе хочется заниматься?

Нелл молчала. Свернула номер «Женского дредноута», сунула его в конверт, лизнула клейкий край клапана. И бросила конверт в общую кучу, чтобы миссис Коэн наклеила на него марку.

— Мне бы хотелось работать где-нибудь в конторе, — наконец смущенно призналась она. — Чтобы у меня был свой стол и своя пишущая машинка. И чтобы меня звали «мисс Суонкотт» и приносили мне печенье. А я чтобы умела и стенографировать, и печатать, и… — Нелл имела весьма смутное представление о конторской работе. — И писать письма. Как суфражистки из Женского социально-политического союза. — Ей вспомнились женщины, которые работали в благотворительных организациях вместе с матерью Мэй. Или в профсоюзных. Платят ли за это или такими делами занимаешься просто так, даром, как миссис Торнтон? — Или профсоюзные активисты, — добавила она. — Это считается работой?

— А как же! — откликнулась миссис Рашид — еще одна суфражистка, которая прислушивалась к их разговору. — По-моему, вам следовало бы организовать забастовку на вашем военном заводе. Пусть платят вам так же, как мужчинам!

— Черта с два они раскошелятся! — возразила Нелл.

Пряча смущение, она склонилась над конвертами. Обычно она слышала от окружающих, что ей следует вести себя как все остальные девушки. И растерялась, когда ей сказали, что лучше ей быть самой собой.

Тедди вернулся в Англию в конце августа. Ивлин была уверена, что его направят в один из лондонских госпиталей, и растерялась, услышав, что он попал в Бристоль. Ей пришлось добиваться права навестить его: поначалу, к ее ужасу, мать хотела сопровождать ее.

С другой стороны, ей повезло, что его ранили во время каникул, иначе из Сомервиля ее бы не отпустили. Родители Тедди ездили к нему неделей раньше, а громко возмущающуюся Ивлин заставили вместо этого посетить свадьбу какого-то родственника. Разрешение побывать в госпитале одной она получила лишь через неделю — родители словно поднесли ей оливковую ветвь примирения.

Тедди удалось отправить несколько писем еще из французского госпиталя, но все они оказались малосодержательными и читались скорее как обязательные послания родным из закрытой школы. «Как ты? Я в порядке. Кормят ужасно. Тедди».

День был сырой и ветреный. Набившиеся в поезд солдаты всю дорогу пели.

Да они же пьяны, сообразила Ивлин. И потихоньку обменялась полными ужаса взглядами с еще одной пассажиркой первого класса — дородной дамой в темно-лиловом платье. Но беспокоились они напрасно. Солдаты вели себя шумно, но вежливо; один из них, лейтенант-ирландец, даже помог Ивлин снять макинтош с багажной сетки и вынес чемодан дородной дамы на платформу в Бристоле.

Под госпиталь, где лежал Тедди, отвели старые мастерские. Большинство солдат попали в подобные места, наскоро переоборудованные под госпитали: к примеру, муж Джойс, подруги Ивлин, — в помещение масонской ложи. Мастерские несколько лет простояли заброшенными, и это было сразу заметно. Запах сырости не перебивала даже больничная дезинфекция. Многие окна были заколочены досками. Они чем-то напомнили Ивлин о смерти. О раненом, медленно умирающем животном.

И о тюрьме.

Палата Тедди была просторной, с длинными высокими окнами. Граммофон в одном углу изрыгал «Путь-дорога вьется, вьется» — которая в последнее время стала очень популярной. В палате было много мужчин, и на ужасный миг Ивлин показалось, что она не сумеет найти Тедди. Неужели он настолько изменился? Что он скажет, если она не узнает его? Или… Господи, а вдруг с ним что-то стряслось? Уже начиная паниковать, она вдруг заметила его: он полусидел на высоко взбитой подушке, на кровати у окна.

После предыдущей их встречи прошло больше года. Какой он теперь? Окопы ужасны. Это знают все. Там крысы, грязь, люди, умирающие в неописуемых муках, и бог знает что еще. Из Франции люди возвращаются изменившимися — об этом тоже всем известно. Кристофер определенно стал другим. Домой на Пасху он приехал притихшим, похудевшим, как будто даже повзрослевшим — не мальчишка, а молодой мужчина. Но с Кристофером Ивлин никогда не была близка, он относился к ней скорее снисходительно, поэтому перемена не задевала Ивлин, хотя, как она понимала, расстроила маму. А Тедди — другое дело. Она не выдержит, если окажется, что Тедди больше не Тедди.