Две недели до Радоницы - Артемий Алябьев

заклокотал, издал боевой клич и снялся с места. Попрыгав по брусчатке, мы выехали на дорогу, и «Минск» набрал скорость. Небо над нами пылало багряным. На солнце нашла туча, и землю озаряло яркое кровавое пятно. Всю дорогу до хостела я чувствовал необъяснимую тревогу. Как будто в Нагоре вот-вот произойдет нечто страшное.

Глава восьмая. Золотая юла

«Милая Анна,

Этой ночью я долго не мог заснуть. А когда все-таки задремал, то привиделся мне тревожный сон. Вместе с ним пал на меня целый ворох злых воспоминаний. Я знаю, что негоже начинать письма с вестей о плохом своем душевном состоянии, потому заранее прошу у тебя прощения. Однако лишь с тобой могу поделиться тем, что снедает, одной тебе могу поведать гнетущие мысли. Кроме моих писем тебе, все, что здесь пишу – отчеты в Петербург, донельзя сухие и статичные. Штабс-офицер Дувинг – человек хороший, опытный начальник, но нужно быть не в своем уме, чтобы поделиться с ним такими мыслями.

Не будем, впрочем, спешить. Давно я не писал тебе писем, о многом обязан рассказать. Нет у меня, не было и никогда не будет, более благодарной и внимательной читательницы, чем ты, дорогая Анна. Последний раз писал тебе, если память не подводит, года три назад, спустя всего несколько дней как началась моя служба в Иркутске. Злосливый, раздасадованный «ссылкой» своей в седьмой округ, я тогда настрочил много пустого.

Никто не хотел ехать в Сибирь. «Няньки для декабристов» – так шутливо, с ехидством, крестили тех, кого направили в Иркутск. Помню, как из окна брички глядел на столб – место, где Европа заканчивается, Азия начинается – а он весь исписан прощальными надписями бедных дураков. Сразу представилось, как шли они здесь в кандалах, забытые, убогие люди. И подумалось: «Какая может быть у человека надежда в таком месте? Зачем мы там? Зачем ты, Александр Арсеньев, едешь на край света, в глушь, в нечеловеческие холода?». В дороге колесо нашей повозки завязло в грязи. Всей нашей братии пришлось вылезать и толкать проклятую бричку. Спотыкались, падали в грязь, все измазались как свиньи. А конюх вовсю хлестал тощую клячу, бестолково и с каким-то нечеловеческим надрывом. «Но! Но, окаянная!» – врезалось мне в уши.

Это было первое впечатление, и я надеялся его развеять, когда нас расквартируют и я смогу приняться за работу. Казармы наши были на берегу реки Ушаковки, в притоке Ангары, что обтекает город. Место оказалось в глуши, на окраине города. У того была особая причина, о которой я догадался позже. Добрались мы туда затемно, изрядно поплутав по неосвещенным улицам. На месте оказался заспанный денщик. Нехотя впустил нас, а на следующий день я предстал перед штабс-офицером Дувингом.

Он проглядел рекомендательное письмо от князя Долгорукова, смерил меня оценивающим взглядом. Следующие слова были неожиданны: «У вас в наградах бронзовая медаль в память о Восточной войне. Могу взглянуть?». Я оказался в замешательстве: конечно, ее с собой у меня не было. Кроме того, сама награда была предметом моего стыда и глубокого презрения. Я отсиживался в береговой батарее Кронштадта во время Балтийской кампании, в то время как другие умирали на защите Севастополя. Завидев мое смущение, Дувинг рассмеялся и сказал: «Да бросьте вы! У меня самого такая медаль. До сих пор как гляну на нее, так плохо становится». Потом его увлекло в пространный монолог, о том каким унижением и пятном позора стала эта война для всего нашего Отечества. Я терпеливо слушал, пока он, наконец, не перешел к делу. «Вот вы думаете, что вас сюда, за тридевять земель, прислали за декабристами приглядывать? – спросил он, – Как бы не так! Сами подумайте: куда они денутся? Я вам больше скажу: ссыльные нам рады как своим. Знаете, как их чинуши здесь притесняют? Мы для них – единственная защита от произвола. В этом и состоит наша истинная задача – выбивать дурь из местных негодяев».

Анна, я стоял перед ним в изумлении, не в силах вымолвить и слова. Совсем не так я представлял себе первый день на службе. Он продолжал и продолжал свою гневную тираду против управленцев всех мастей. Такие слова, как «гнилой» и «воровство», упоминались по нескольку раз. На выражения он не скупился. Досталось всем: министерство юстиции – публичный дом, в котором заседают продажные девки, министр народного просвещения – грубый невежда. Чиновничество он с глубочайшим презрением в голосе обозвал бандитским ремеслом. «Ни один честный человек не станет чиновником, – наказывал Дувинг, – Только прохвосты, лицедеи да мошенники. Они и сами изворотливые. Когда для инвалидов войны выделили пенсионный фонд, эти ушлые негодяи все разворовали».

Мне удалось вставить слово, и я спросил, как же мы собираемся бороться с произволом. «Назавтра у нас как раз назначена важная операция. Пришло донесение, что один из иркутских полицейских занимается взяточничеством. Надобно его изобличить», – отвечал Дувинг. Я допытался, кто автор донесения. «А не все ли равно? – недовольно ответил Дувинг, – Я ж тебе говорю – они там все воры. Сейчас придет Федька, ты ему выдашь меченые ассигнации». Я вскричал: «Позвольте! В Петербурге так дела не делаются». Эти слова рассмешили моего собеседника: «Забудь про то, как поступают в столице. Там у вас люди, изнеженные комфортом, в роскошных особняках обсуждают европейские ценности. Все на виду, прямо под боком у царя. Куда ни плюнь – наверняка попадешь в кого-нибудь важного. А в Сибири мужики знаешь как говорят? «До Бога высоко, до царя далеко».

В дверь кто-то вошел, и наш разговор прервался. То был низенький мужичок в подпоясаном тулупе. Его-то и звали Федькой. «Вот-с пришел, барин, что изволите» – с поклоном к штабс-офицеру. Дувинг на него как замахнулся: «Какой я тебе к чертям барин?! Ведомо ли тебе, Федор Савельев, что царь твой Александр даровал тебе волю?». «Да какая ж это воля? – взмолился Федор, – Дали чуточек земли, да еще наказали за него платить! Барин хоть и злой был, порол, да мы прокормить себя могли. Вот мне давеча один поляк сказал, что у них крестьяне никакого выкупа за землю не платят». «Ссыльные тебе много чего наговорят, чтобы шкуру свою спасти. А ты и рад уши развесить» – отвечал ему Дувинг. Отсчитал ассигнации. Передал деньги мне, изложил нам свой план. Я должен был схватить подозреваемого с поличным в случае, если он возьмет у Федора деньги. Мы договорились встретиться на рынке пополудню, когда полицейский выйдет на дежурство. «Как схватишь его, сразу готовь отчет, – закончил Дувинг, обратившись