Игра на понижение. Тайные пружины финансовой катастрофы - Майкл Льюис

Федеральная резервная система и Министерство финансов делали все, чтобы успокоить инвесторов, но в среду о спокойствии не могло идти и речи. Фонд денежного рынка под названием Reserve Primary Fund объявил о том, что понес серьезные убытки по краткосрочным кредитам, предоставленным Lehman Brothers, и что его инвесторы вряд ли получат обратно все свои деньги, и приостановил выкуп своих паев у инвесторов. Денежные рынки не являлись хранилищем наличности – они выплачивали проценты и несли определенный риск – но до того момента люди считали их таковым. Даже собственные деньги никому нельзя было доверить. Компании по всему миру принялись выцарапывать свои средства из фондов денежного рынка, и краткосрочные процентные ставки взлетели как никогда раньше. Индекс DJIA упал на 449 пунктов, до самой низкой отметки за последние четыре года, и все значимые новости поступали не из частного сектора, а от правительственных чиновников. Приехав в четверг на работу в 6.50, Дэнни узнал, что главный британский финансовый регулятор рассматривает вопрос о запрете коротких продаж (решение, которое, помимо прочего, положит конец хедж-фондам), но это не объясняло всего происходившего. «И тут начался такой ад кромешный, какого мне за всю жизнь видеть еще не доводилось», – рассказывает Дэнни.

FrontPoint был идеально подготовлен к этому. По соглашению с инвесторами фонд мог иметь на фондовом рынке только 25 %-ную короткую или 50 %-ную длинную чистую позицию, а суммарный объем позиций не мог превышать 200 %. Например, на каждые $100 млн, доступных для инвестирования, чистая короткая позиция не могла превышать $25 млн, а чистая длинная позиция – $50 млн. Стоимость же всех ставок не могла быть больше $200 млн. В соглашении ничего не говорилось о дефолтных свопах, но это уже не имело значения. («Мы так и не смогли придумать, как включить их», – говорит Айсман.) Последний своп они продали Грегу Липпманну два месяца назад, в начале июля. И теперь занимались инвестициями только на фондовом рынке.

На тот момент они продали в короткую почти столько, сколько им дозволялось, и все их ставки были против банков, т. е. компаний, идущих ко дну быстрее всего: как только рынки открылись, они оказались в плюсе на $10 млн. Акции, проданные в короткую, падали; акции купленные – преимущественно акции мелких банков, не имевших отношения к рынку низкокачественных бумаг, – падали меньше. По идее Дэнни должен был ликовать: все случилось именно так, как они и предсказывали. Его, однако, переполняла не радость, а тревога. В 10.30, через час после открытия торгов, акции всех финансовых организаций, заслуженно или нет, начали свободное падение. «Вся эта информация проходит через меня, – говорит он. – Предполагалось, что я знаю, как ее распределять. Цены менялись с такой скоростью, что я не успевал за ними следить. Словно черная дыра. Первозданный хаос».

Прошло уже четыре дня с тех пор, как рухнул Lehman Brothers, но самые серьезные последствия его крушения проявились только сейчас. Акции Morgan Stanley и Goldman Sachs быстро падали, и было очевидно, что спасти их может только правительство США. «Как будто землетрясение, после которого с большим опозданием обрушивается цунами», – говорит Дэнни. В своей работе он привык играть против других людей, но в этом случае его противником была стихия: синтетические CDO обернулись синтетической катастрофой. «Обычно ты чувствуешь, что можешь контролировать ситуацию, – рассказывает Дэнни. – Твоя сила – в понимании происходящего. В тот момент знания потеряли значение. Тебя просто несло волной».

У FrontPoint было порядка 70 ставок на разных фондовых рынках по всему миру. И все они были сделаны на финансовые институты. Он отчаянно старался уследить за ними, но у него ничего не выходило. Они держали акции KeyBank и продали в короткую акции Bank of America, но и те и другие вели себя как никогда прежде. «На рынке нельзя было ставить ни на что, – говорит Дэнни. – Рынка как такового уже не существовало. Только тогда я осознал, что вопрос не ограничивается нашим портфелем. Фундаментальные показатели не играли роли. Акции росли и падали только на эмоциях и предположениях оносительно дальнейших действий правительства». Из головы не выходила тревожная мысль: Morgan Stanley вот-вот пойдет ко дну. Их фонд принадлежал Morgan Stanley. С Morgan Stanley у них не было никаких дел, и они никак не были с ним связаны. Они не считали себя сотрудниками Morgan Stanley – Айсман не раз повторял, что очень хотел бы продать в короткую акции банка. Они считали себя управляющими собственного фонда. Но если Morgan Stanley обанкротится, то его доля в их фонде превратится в актив в деле о банкротстве. «Я думал: странно получается – мы, черт побери, взяли мир за яйца, а компания, на которую мы работаем, может обанкротиться.»

А потом Дэнни почувствовал, что ему становится нехорошо. Около 11.00 у него перед глазами поплыли черные волны. Монитор компьютера то появлялся, то исчезал. «Голова просто раскалывалась, – вспоминает он. – Хотя я никогда не страдал головными болями. Я подумал, может, у меня аневризма». Он в буквальном смысле слышал стук сердца – посмотрев вниз, он мог увидеть, как оно бьется о грудную клетку. «Все утро я изо всех сил старался держать под контролем эту энергию и информацию, но не смог».

Подобное с ним случалось лишь однажды. 11 сентября 2001 года в 8.46 он сидел за рабочим столом на верхнем этаже Всемирного финансового центра. «Знаете, как это бывает, в городе вдруг с грохотом проезжает мусоровоз, а ты думаешь: “Что это было?”» Пока кто-то не сказал, что в Северную башню врезался самолет, Дэнни думал, что мимо прогромыхал мусоровоз. Он подошел к окну взглянуть на здание через улицу. Маленький самолет местной авиалинии, подумалось ему, вряд ли нанес серьезные повреждения и, наверное, торчит из здания. Но вместо этого увидел черную дыру и дым. «Я сразу же подумал, что это не случайность. Никак не случайность». Он все еще работал в Oppenheimer and Co., Стив и Айсман уже уволились; чей-то властный голос по громкоговорителю запретил покидать здание. Дэнни остался стоять у окна. «И тут люди начали выпрыгивать из окон, – вспоминает он. – Они летели вниз». Грохот еще одного мусоровоза. «Когда второй самолет врезался в башню, я мысленно попрощался со всеми». К лифту он подошел вместе с двумя беременными женщинами; одну он проводил до квартиры, на 14-ю улицу, а вторую до Plaza Hotel, после чего направился домой к беременной жене, на 72-ю улицу.

Через четыре дня он уехал, точнее сбежал, из Нью-Йорка вместе с женой и маленьким сыном. Гроза застигла их на шоссе глубокой ночью, и Дэнни был уверен, что на машину вот-вот рухнет какое-нибудь дерево. Он обливался потом и трясся от ужаса. Деревья стояли на расстоянии полусотни ярдов и никак не доставали до дороги. «Тебе нужно показаться врачу», – сказала жена, и он последовал ее совету. Дэнни списывал все на проблемы с сердцем и поэтому половину дня провел подключенным к электрокардиографу. Утрата самообладания смущала его – он предпочел о ней умолчать, – и когда приступы стали реже и не настолько серьезными, он испытал глубокое облегчение. Через несколько месяцев после теракта они прошли окончательно.

18 сентября 2008 года он не связал свое теперешнее состояние с состоянием в прошлом. Дэнни вышел из-за стола и обвел взглядом комнату. Обычно Айсман сидел напротив него, но в тот момент он находился на какой-то конференции с целью привлечь дополнительные средства, что свидетельствовало об их неподготовленности к моменту, к которому, как казалось, они хорошо подготовились. Дэнни повернулся к коллеге. «Портер, кажется, у меня сердечный приступ».