Брак по-американски - Анна Левина

— Ну, ладно, псих, не визжи! — отрезала мама. — Встречаемся через полчаса около парадного.

Отдав мешок Гарику, мама вернулась домой бледная и дрожащая.

— Ну, что? — спросила я.

Не отвечая, мама подошла к буфету, достала бутылочку с валокордином, плеснула его в рюмку и залпом выпила.

— Я его спросила, — отдышавшись, с трудом выговорила мама, — что мне делать с общей кредитной картой «Американ-экспресс». Он рассмеялся и сказал, что давно её аннулировал. Как давно? Ещё в марте. А знаешь, оказывается, когда он нанял адвоката? Тоже в марте. Помнишь, как сказал Паприков на свадьбе? «Самый лучший экспромт должен быть хорошо подготовлен». Вот Гарик и подготовился. Они с Паприковым свой экспромт хорошо продумали заранее. Боже мой, какая подлость! С кем я жила? Слушай! Меня вдруг осенило! Ты помнишь спектакль за столом, когда приезжал Лёва, брат Гарика? Это было в середине апреля. Бася просила, нет, даже не просила, а нахально требовала, чтобы Гарик выписал Лёве чек на 500 долларов как бы от неё, а она якобы потом отдаст Гарику наличными. Я ещё тогда удивилась, почему Лёве нужен чек? Почему она не может дать ему наличные, не трогая Гарика? А Гарик тогда взорвался и орал, что он никому не должен? Помнишь?

Я кивнула. Конечно, помню эту сцену и орущего Гарика, и испуганных Басю с Лёвой.

— Так вот! — продолжала мама. — Это был фарс для меня. На самом деле Гарик им, видимо, объявил, что всё равно уйдёт. Пятьсот долларов он отдал Лёве за свадебный подарок, они тогда ровно пятьсот долларов нам преподнесли. Он же порядочный человек, наш Гарик! Своему брату деньги вернул! На остальных — ему плевать! Ты была права, в мой день рождения Бася билась в истерике, потому что думала, что Гарик уже сбежал! Подумать только! Столько времени прошло, ни Бася, ни Лёва с Леной ни разу не позвонили! Даже не посочувствовали мне! А что я им сделала? Кроме добра и подарков, они от меня ничего не видели! Свиньи! Боже мой! Какие же они свиньи!

В тот же вечер, немного придя в себя, мама устроила мне допрос с пристрастием, но я, конечно, умолчала о своих беседах по телефону. Мне было страшно подумать о том, как она среагирует, если узнает правду. Ведь это были пустые разговоры, трепотня. Неужели такое надо принимать всерьёз? Страх и чувство вины перед мамой сжимали сердце! Я первый раз в жизни почувствовала себя совершенно бессильной! От невозможности что-то поправить хотелось уйти из дома!

В ответ на мамины вопросы я бормотала что-то невразумительное, пожимала плечами и отвечала междометиями. Но мамины осуждающие вопросительные глаза следовали за мной повсюду. Ни одному моему путанному объяснению мама, конечно, не поверила, это было видно. Она замкнулась, почти со мной не разговаривала, а когда я к ней обращалась, односложно отвечала только «да», «нет» и «отстань»!

Бессонница замучила меня, поэтому я решила опять пойти к врачу. На сей раз не к заумному специалисту, а к своему родному, тому, кого в России называли участковым, а здесь — семейным. Хоть в этом мне повезло. Мой доктор, Елена Калиновская, принимала прямо напротив дома, знала меня с первого дня приезда в Америку и по первому же зову оказывала необходимую помощь и мне, и дочке. Она была не просто врачом, а врачом-подругой, с которой я могла говорить по душам.

Елена встретила меня, как всегда, приветливо и с улыбкой.

— Пойдём ко мне в кабинет! — позвала она меня. — Поговорим спокойно! Рассказывай, что не так?

— Не сплю. Устала. Издёргалась. Нет никаких сил.

— Почему?

Я кое-как, тяжело вздыхая, объяснила печальную картину моей бессонницы.

— Как всё знакомо! — покачала головой Елена. — Конечно, тебе от этого не легче, но если бы ты знала, сколько женщин приходит ко мне с аналогичными историями! Недавно был случай, почти один к одному твой! Моя пациентка за день до свадьбы всё отменила. Жених, как у тебя, дантист-холостяк. Оказался гомосексуалистом. Сейчас все боятся СПИДа. Если дантист не женат, это подозрительно, люди перестают к нему ходить. А если разведённый, значит, всё в порядке! Вот они и женятся, чтобы развестись и не отпугивать клиентуру своим холостяцким статусом!

Елена обняла меня за плечи.

— Ну, что мне с тобой делать? Посадить тебя на транквилизаторы? Ты не сможешь работать! Давай начнём с малого. Три-четыре раза в день попей валерьянки, и посмотрим. Если поможет — прекрасно. Если нет, тогда будем брать что-то посильнее. Хорошо? Держись, дружок, у тебя дочка, надо жить дальше!

После Елены я зашла к Марату на работу. Он был зол как чёрт.

— Звонил твоему мужу! — отрывисто бросил он мне, не отрываясь от пациента.

— Не моему мужу, а твоему другу! — съязвила я.

— Да пошёл он! «Друг!» Я ему говорю: «Здравствуй, Гарик!», а он мне: «Нашу беседу я записываю на магнитофон!»

— Ну и пусть записывает! Что тут страшного? Чего вы все магнитофона боитесь?

— Я ничего не боюсь! Я послал его подальше и всё! Я что, звоню, чтобы с магнитофоном разговаривать? Он с ума сошёл! Вот и весь разговор!

Марат с головой ушёл в рот к своему пациенту. Я постояла ещё минуту под рёв бормашины, потом повернулась и побрела домой. Марат со мной даже не попрощался.

От нашей невозможной обстановки дома у меня дико разболелась голова. Я не пошла на работу, осталась одна дома и решила отоспаться. К телефону не подходила. Пару раз звонили мне, пару раз маме. Автоответчик всё записывал. После полудня спать я больше не могла, валялась в полудрёме. Телефон зазвонил опять. Спросонок я не успела снять трубку и вдруг услышала, что с нашего автоответчика кто-то проверяет оставленные нам сообщения. Этим «кто-то» мог быть только Гарик, потому что мама знала, что я осталась дома, а кроме мамы, Гарика и меня, наш код никто не мог набрать. Я, как сумасшедшая, схватила трубку и заорала:

— Гарик! Сука! Я знаю, что это ты! Я тебя убью, падла, запиши это на своём магнитофоне!

На другом конце трубку повесили, но весь мой крик выслушали. Конечно, это был Гарик, кто же ещё? Умная сволочь!

Я тут же позвонила маме на работу. Вечером мама принесла новый автоответчик и, ни слова не говоря, подключила его к телефону. На следующий день на новой машине было слышно, как кто-то несколько раз тщетно пытался снять наши сообщения. Машина даже объявляла, в котором часу была сделана запись. Конечно, днём, когда дома никого не было. Кроме записанных на плёнку писков, у этого «кого-то» ничего не вышло! Ведь код был уже другой, известный только маме и мне. Причём, на новой машине код можно было менять! По крайней мере, хоть от этой подслушки мы себя оградили!

В общем, вся наша жизнь оказалась вывернутой наизнанку! А мама со мной так и не разговаривала.

Утром, в метро, по дороге на работу, я, как обычно, дремала. Под монотонный стук колёс спится лучше, чем в кровати. В вагоне тихо. Ещё не проснувшиеся пассажиры досматривают ночные сны. И вдруг всё поменялось. В вагон вошёл небольшого роста человек с черным ящичком на груди. В руках у него сияющая золотом труба, на которой висит потрепанная шляпа. Бодрым голосом объявлялы из цирка по-английски с явно русским акцентом трубач выкрикнул: «Начинаем концерт только для тех, кто едет в F-трэйне!» Весело зазвучали вальсы, фокстроты, любимые мелодии всех стран и народов… Под аккомпанемент оркестра из черного ящичка соло на трубе разливалось радостно и празднично. Люди проснулись, приободрились, улыбнулись, оживленно двигались под музыку… Из карманов и сумочек в шляпу трубача полетели монетки и доллары. Человек-оркестр, не переставая играть, медленно прошёл через весь вагон, глазами со мной поздоровался и на остановке перешёл в соседний. Никто больше не спал!