Голос крови - Том Вулф

В толпе парней и девушек на носу шхуны раздаются насмешливые возгласы. И вдруг главный парус зажигается, как абажур лампы – нет, как экран. Его поворачивают примерно на девяносто градусов, чтобы он повис киноэкраном прямо перед публикой, собравшейся на баке, а освещает его, как теперь видит Магдалена, луч проектора, установленного на форштевне. На парусе возникает картинка – кусок человеческой фигуры в кадре? – но легкий порыв ветра морщит холстину, и Магдалена не может разобрать, что там. В следующий миг ветер спадает и проявляется огромное изображение – эрегированный пенис шести или семи футов длиной на громадном парусе шхуны и почти два фута в толщину. Но где его головка? Она скрылась в жерле пещеры – только это не может быть пещерой, потому что она расширяется и смыкается вокруг головки члена и движется вниз и вверх, вниз и вверх… ¡Dios mío! Это женский рот! Спроецировано на парус! Лицо женщины от лба до подбородка футов двенадцать в высоту.

У Магдалены сердце ухает вниз… порно!.. порнофильм, в великанском масштабе показываемый на гигантском полотнище паруса и превращающий все эти сотни американос в свиней, теснящихся свиней, визжащих ии-и-и мх и-и-и и из-за чего? Из-за порнухи.

И одна из этих свиней – доктор Норман Льюис. Он стоит рядом с Магдаленой на запруженной народом палубе и пытается спрятать слюнявый восторг, которым так и светится его лицо… глаз не отрывает от паруса, взметнувшегося отсюда… во-он дотуда… свинячьи органы появляются, плывут по экрану, внедряются друг в друга, сочась, скользя и капая, чмокая и присасываясь… женские ноги длиной с многоэтажку каждая, раздвинуты… широко разбросаны… и labia majorae в три раза больше, чем вход в Конгресс-центр Майами… порнодоктор Льюис оторопел… он хочет нырнуть в это устье или он хочет нырнуть в него глазами… околдованный альтернативной порногалактикой?

– Не знаю, как ты, Норман, а с меня хватит!

Но он даже не слышит. Он млеет в мире своих грез. Магдалена хватает его за локоть и трясет… нещадно. Норман дергается, но главное – он изумляется. «Как можно…»

– Пошли, Норман.

– Иди…

– Домой. Я хочу вернуться в Майами.

Изумление.

– Вернуться? Когда?

– Прямо сейчас, Норман.

– Зачем?

– Зачем? – переспрашивает Магдалена. – Да затем, что ты превратился в трехлетку, пускающего слюни… обалдевшего порноголика…

– Обалдевшего порноголика…

Однако до Нормана смысл слов не доходит. Он так далеко, его взгляд стремится обратно на парус… двенадцатифутовая голова женщины, осторожно покусывающей метровой ширины ртом клитор партнерши длиной в добрый фут.

– Норман!

– М-м-м… что?

– Мы уходим! И без разговоров!

– Уходим? Ночь только начинается! Это часть приключения!

– Для них… – Магдалена мотает головой, обозначая толпу вокруг, – пусть это будет захватывающее – убогое – приключение… без тебя. Ты уходишь!

– И куда же?

Но он явно не вполне понимает, о чем идет разговор… Его взгляд плывет обратно к парусу…

– МЫ УХОДИМ, НОРМАН, Я НЕ ШУЧУ!

Теперь в лице Нормана Магдалена видит чуть больше внимания к себе, но не так чтобы очень много.

– Мы не можем, – говорит он. – Нельзя идти на лодке в темноте. Слишком опасно.

Магдалена в упор смотрит на Нормана, на ее лице читается: «Невероятно!» А его взгляд уже снова на экране с гигантскими органами. Там раздвигаются колоссальные ягодицы. Великанские руки растягивают их в стороны. И вот уже весь экран занимает анус. Глубокий, как ущелья в горах Перу.

– Норман, если я тебе понадоблюсь, – говорит Магдалена тугим, сдавленным голосом, – я буду в лодке, попробую поспать.

– Спать?

Норман спрашивает таким тоном, в котором слышится: «Как ты можешь даже думать о таком?!» Но он хотя бы наконец-то смотрит на Магдалену. И мрачно говорит:

– Теперь послушай меня. Надо обязательно быть всю ночь. Всю ночь – таков смысл этого приключения! Если ты будешь держать глаза открытыми, то увидишь такое, что и не считала возможным. Ты увидишь род людской, не связанный никакими правилами. Ты увидишь поведение человека, сравнявшегося с бонобо и бабуинами. А именно туда человек и движется! Здесь, у черта на куличках, тебе покажут будущее! Уникальный образ того удела, что ожидает человечество, антигуманного, совершенно животного! Поверь, лечить порноголиков – не просто узкая психиатрическая специальность. Это критически важный бастион общества, противостоящего деградации и саморазрушению. И я считаю, что мало собирать данные, слушая, как пациенты жалуются на жизнь. Это больные люди и не беспристрастные. Иначе бы они просто не допустили себя до такого. Нужно смотреть своими глазами. Вот поэтому я намерен быть тут всю ночь – узнать их порочные души изнутри.

Jesucristo… самая толстая стена теории, какую только Норман когда-нибудь измышлял! Неприступный форт!.. и бесподобно выбивает почву из-под ног любого злопыхателя.

Магдалена сдается. Какой толк с ним спорить? Тут уже ничего не изменить.

Но капитуляция не приносит ей покоя. Она озирается в темноте. Пока солнце не закатилось… Майами лежит там, на севере, пусть даже сейчас на горизонте виден лишь штришок размером с кончик ногтя на мизинце. Не видно и Ки-Бискейн, но ты ведь помнишь, где он, там, на северо-востоке. А Флорида-сити – там, на западе… а со всех сторон необъятное море, черное, как ночь… нет, еще чернее… невидимое… самый знаменитый в стране участок океана… исчез. Магдалена и примерно не представляет, где север, где запад, она вообще не понимает, где находится. Остальной мир исчез, есть только эта флотилия полоумных пакостников. И она здесь в плену, ее заставили смотреть на гной, на сочащиеся язвы полной разнузданности. Даже небо состоит только из непроглядной черноты и единственного луча света на огромном полотнище паруса, где шевелятся и скользят срамные органы… только это и осталось от жизни на Земле, к этому она свелась. Магдалене не просто гадко. Что-то, витающее в воздухе, нагоняет на нее страх.

Всякий раз, приникая к немецкому биноклю «Йена-Штральс», которыми оснащен отдел противодействия преступности, Нестор возвращается в свои девять лет. Чудесный прибор вызывает у него поистине детское удивление! Комемьердас, за которыми Нестор в этот раз наблюдает, сидят на крыльце овертаунской лачуги в целых двух кварталах от него. А через «Йена-Штральс» Нестор прямо отсюда может пересчитать, сколько у каждого из них стразов на ободках ушей. В ухе мужика помельче, с кожей посветлее, что сидит на деревянном стуле, он насчитал одна… две… три… четыре… пять… шесть… семь сережек, так близко друг к другу, что они соприкасаются… на два дюйма уха – семь дырок… перфорация для отрыва на человеческом ухе, вот на что похоже. Второй мужик, настоящий бугай, фунтов двести пятьдесят самое малое, а может, и гораздо больше, привалился к стене рядом с зарешеченным окном… сложив руки на груди, и каждое из его сплетенных предплечий кажется размером со свинью, какую целиком жарят в Хайалии… у него по три камушка на ободках каждого уха. На обоих мужиках – подогнанные по размеру белые бейсболки – без ремешков на затылке! – козырьки все еще плоские, как в день покупки, и на макушках до сих пор наклейки «Новой эры», из магазина. На обоих – девственно-белые кроссовки «нюкилл» без единого пятнышка уличной пыли или грязи. И кепки и тапки всякому, кто понимает в таких вещах и способен позавидовать, просто кричат: «Новьё! Я крут! Я могу позволить себе новое каждый день!»