Путь на восток - Мила Гусева

— Знала… — едва слышно выдыхает Дивина, не поднимая глаз, и судорожно всхлипывает. — Пожалуйста, простите меня… Я хотела вам рассказать, но боялась… Боялась, что… она снова сделает нечто подобное.

И с этими словами девчонка резко закатывает вверх рукав строгого бежевого платья — на молочно-светлой коже предплечья красуется россыпь алебастрово-бледных шрамов.

Дивина наконец вскидывает голову, встречаясь взглядом с хреновым героем. И спустя полминуты тягостного молчания начинает говорить — тихо, но уверенно, словно много раз прокручивала в мыслях этот монолог.

— Я не хотела такой жизни для отца. Когда его покусали, я… Я просила её. Много раз умоляла прекратить его страдания. Папа не хотел бы такой участи… — у дочери мэра вырывается очередной вымученный всхлип. — Но Лариса не соглашалась. И не позволяла мне вмешиваться. Однажды я украла пистолет из отцовского сейфа и пробралась в подвал, но она поймала меня. И прижгла мне руку над плитой, чтобы я никогда так больше не делала.

— Чёрт побери, — хренов герой проводит ладонью по лицу в бесполезной попытке стереть выражение тотального шока.

— Она говорила о лекарстве, — я упираюсь чуть дрожащими руками в подлокотники кресла и рывком поднимаюсь на ноги. Благо, противный звон в ушах практически отступил. Не то чтобы я действительно верю в существование спасительной вакцины, но не могу не задать вопрос. — Что это значит?

— При жизни отец говорил, что в Сент-Джонсе есть целый город выживших с лабораториями, где разрабатывают противоядие, — бормочет Дивина абсолютно севшим от слёз голосом, нервно комкая пальцами подол скромного платья. — Мы хотели поехать туда, но потом его укусили… Лариса очень любила папу. Его все любили, но она… Она совсем помешалась от горя… И отправила нашего дворецкого, чтобы он привёз оттуда лекарство.

— И? — я подхожу ближе к девчонке, пристально вглядываясь в зарёванное раскрасневшееся лицо.

Она отвечает не сразу — в очередной раз громко шмыгает носом, обеими руками заправляет за уши недлинные тёмные пряди выбившихся из хвоста волос, и лишь спустя пару минут озвучивает признание:

— С тех пор прошло полтора года. Наверное, он просто не доехал. А может, не захотел возвращаться… — повисает непродолжительная пауза, после чего Дивина судорожно всхлипывает и вдруг принимается лихорадочно тараторить. — Пожалуйста, не оставляйте меня здесь! Заберите меня с собой! Я не доставлю вам проблем! Я не хочу тут больше жить, прошу вас! Я хочу в Сент-Джонс!

Я уже открываю рот, чтобы ответить отрицательно — ни к чему нам возиться с запуганной малолетней идиоткой. Она уже один раз подставила под удар наши жизни, и нет никакой гарантии, что это не повторится снова. Законы выживания суровы и не предполагают неуместного милосердия.

Вот только у доморощенного лидера иное мнение на этот счёт.

— Хорошо, хорошо, — кивает он, осторожно похлопав рыдающую девчонку по плечу. — Ты поедешь с нами, только успокойся. Иди собирай вещи. Выезжаем на рассвете.

Дивина в порыве благодарности резко подаётся вперёд, словно намереваясь повиснуть у него на шее — но благоразумно останавливает себя, напоровшись на мой колючий немигающий взгляд. Разумеется, дело не в ревности. С какой такой стати мне думать о подобной ерунде? Просто я искренне не понимаю, на кой чёрт нам сдалась эта глупая девчонка, не прожившая ни дня в полевых условиях. Совершенно очевидно, что с ней будет уйма проблем — мало нам балласта в виде трёхнедельного ребёнка, теперь ещё и это. И я озвучиваю свои мысли сразу же, как только дочь мэра скрывается за дверью библиотеки.

— Мы её не возьмём, — бескомпромиссно заявляю я, смерив доморощенного лидера прохладным недовольным взглядом.

— Не будь такой категоричной, — Торп примирительно улыбается и предпринимает неуместную попытку заключить меня в объятия, но я отступаю на шаг назад, не позволяя ему прикоснуться. Хренов герой неодобрительно хмурится. — Уэнсдэй, она почти ребёнок. Она ведь не выживет здесь в одиночку.

— Дай-ка подумать. Меня волнует её судьба, так как… — я выдерживаю театральную ироничную паузу. — Никак. Мне глубоко наплевать. Мы могли умереть по её вине, не забыл?

— Не по её вине, — возражает Ксавье, в очередной раз демонстрируя невыносимое упрямство. — Это всё Лариса.

— Сокрытие равно преступлению, — я категорически не намерена сдаваться.

— Мы не в суде, Уэнсдэй. И кто мы вообще такие, чтобы их осуждать? — он тяжело вздыхает, потирая переносицу двумя пальцами. — Вспомни своего брата. Если бы у тебя был шанс его спасти, неужели ты бы этим не воспользовалась? Они ведь просто надеялись помочь близкому человеку, поэтому…

— Не было никаких шансов, — запрещённый приём в виде упоминания Пагсли за долю секунды доводит меня до точки кипения. Я практически скриплю зубами от бесконтрольной вспышки ярости, шагнув ближе к хренову герою и прожигая его уничижительным взглядом исподлобья. — Это всё бредовые сказочки для умалишенных. И никогда больше не смей говорить о моём брате, ясно тебе?

— Прости, — Ксавье тут же идёт на попятную, явно осознав, что ляпнул лишнего. — Я знаю, насколько тяжело тебе это далось. Не хотел говорить, но… ты часто зовешь его во сне. И родителей тоже. И ещё какого-то Фестера.

Oh merda.

Этого я не знала.

Даже не могла предположить, что всё настолько дерьмово — ведь при свете дня я старательно гнала прочь унылые мысли о собственной семье. Казалось, что за прошедшее время мне удалось примириться с осознанием, что все мои родные мертвы… И тут такая неожиданность.

— Фестер — это мой дядя, — тихо признаюсь я, мгновенно позабыв о Дивине и прочих насущных проблемах. Внезапное откровение Торпа выбивает из колеи, и мимолётная вспышка злости постепенно утихает.

— Мне правда жаль, Уэнс, — казалось бы, стандартная ничего не значащая фраза, но по какой-то необъяснимой причине я ему верю. Действительно верю, что хренов герой способен понять мои чувства — и не только потому, что сам потерял всех родных в агонии умирающего мира. Просто ему не наплевать. — Но ты больше не одна, понимаешь? Я с тобой. И всегда буду с тобой. Обещаю.

Не нахожу, что ответить на это странное признание — поэтому лишь коротко киваю.

Торп очень медленно подходит ближе и протягивает мне руку. Повинуясь безотчётному порыву, я протягиваю свою в ответ — и позволяю ему крепко сжать мою ладонь, переплетая пальцы вместе.

Где-то на задворках сознания вспыхивает мысль, что всё происходящее понемногу выходит за рамки простого секса ради удовлетворения базовых потребностей организма, но… Кажется, я совсем не хочу противиться иррациональному чувству тепла, которое разливается где-то в глубине грудной клетки. Наши жизни постоянно висят на волоске, каждый день может стать последним, нет никакой гарантии, что нам повезёт