Весна Средневековья - Александр Павлович Тимофеевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любую московскую постройку 19 века легко датировать с точностью до пятилетия: архитектура — как никакое другое искусство — зависит от времени; лужковская архитектура зависит от времени, которого не было. Это относится равно к ужасным образцам и к тем, что принято считать удобоваримыми. Милые аккуратные стилизации, заполнившие кривые милые переулки, то ли реконструкция с вялой фантазией, то ли очень почтительный новодел, смесь несуществующего настоящего с несостоявшимся прошлым. Только от самого простодушного невежества можно преклоняться перед музеем и одновременно уничтожать историю: всего лишь через несколько лет никто не поймет, какого времени дом. Времени больше не будет.
Пока оно есть, можно все восстановить по порядку. Ну, хотя бы уходящее столетие. В нем был буржуазный модерн, был сменивший его революционный конструктивизм, ранний сталинский стиль, поздний сталинский стиль, хрущобы, брежневская новостройка. И точно также были сметенные революцией бывшие, была деревня, хлынувшая на их место, частично уничтоженная в тридцатые, частично погиб — шая на войне, была лимита, пришедшая на смену деревне. И лимита, пришедшая на смену лимите. Кто здесь коренные москвичи? Чей музей сохраняем?
Вон из столицы
Нынешняя Москва возникла при Сталине, при нем же она неистово двигалась, потом застыла, обмякла и даже захирела, но вновь расцвела при Лужкове — на том пятачке, который уже обжили. Ренессанс претерпело хоженое место. Новой Москвы не появилось, новой идеологии — тем паче. Праздник 1997 года честно повторил все слоганы 1947‑го, хотя за полвека можно было бы соскучиться. Отсюда всеобщая убежденность в том, что московская идеология построена на штампах — о, если бы! Штамп не так уж и плох, потому что безмятежен. В чертах у Ольги жизни нет — скучно, наверное, но и слава богу: с лица воды не пить. Со штампом легко, со штампом привычно, как дома в тапочках. Свежесть, наоборот, тревожна, иногда — чересчур.
«Москвичи и гости столицы» — чем не штамп, но он неуютен. Он весь в движении. Возглас казенной городской перетяжки должен проглатываться без усилий, без раздумий, а этот полон трепещущего уличного драматизма. Москвичи от души презирают гостей столицы, желая им скатертью дороги. Гости ненавидят столицу даже как — то болезненно — единственно за то, что они гости. И длится этот сюжет — живее всех живых — ровно с тех пор, как в 1918 году большевистское правительство выбрало новое пристанище. «Если Петербург не столица, то нет Петербурга, это только кажется, что он существует» — знаменитый афоризм Андрея Белого применительно к Москве надо бы переделать в точности до наоборот: если Москва столица, то нет Москвы, это только кажется, что она существует. Это только кажется, что она — город. В самом деле, Москва — не современная метрополия, как Париж и Нью — Йорк, но и не старый город, как Гамбург и Мюнхен. Один полис не бывает лучше другого. Гамбург не сильнее Мюнхена, Мюнхен — Гамбурга. В Гамбурге есть порт, а в Мюнхене — стадион, в Гамбурге — бордели, зато в Мюнхене — Пинакотека. Флоренция дала миру рисунок, а Венеция — жсивопись. Что предпочесть? — вопрос бессмысленный. Город — это система отличий, складывающихся веками, а не патент на первородство, выданный одномоментно.
Никакой системы отличий в Москве нет, она просто обширнее, заселеннее и много богаче прочих, в ней колбаса увесистей. Она горит, сверкает на далекой горе за высокой стеной, неприступная, вожделенная, — на жгучую зависть остальным соотечественникам. Она такая, какой ее придумал Сталин, который, введя социальное единобожие, мечтал, чтобы в стране был один писатель, один летчик, одна балерина, один город. С писателями и балеринами такой фокус показать почти что можно, и он был продемонстрирован не без блеска, но с городом это не получается. Город всегда часть мира, urbi не бывает без orbi.
Если Москва одна, то она не город. Согласившись с этим, надо признать обратное. Если Москва город, то она не одна. Тем, кто проделал эту нехитрую логическую операцию, прямой путь в провинцию. Не в том смысле, чтобы туда ехать, а в том смысле, чтобы ею стать. Это, право, не больно, а даже полезно — перенести столицу назад в Петербург. Там много дворцов, на всех хватит. Там свет и простор — гранитный город славы и беды, широких рек сияющие льды, безмолвные и мрачные сады. В них пафос уместен. Тяжкое бремя быть центром России надо нести поочередно. Пусть совесть имеют. Москва уже побыла столицей и может с чистым сердцем попробовать стать городом.
Сентябрь iggg
Иероним Босх. «Сад земных наслаждений»
Семь
GQ попросил меня назвать новые слова — понятия, появившиеся за последние десять лет. Я насчитал их семь, и все, как на подбор, старые.
Ресторан. Первым я бы назвал ресторан. Не какую — нибудь ипотеку, так толком и не возникшую, не пейджер, уже ушедший в прошлое, не наезды с откатами (это все мелкие подробности), а именно ресторан.
Еще десять лет назад ресторан был совсем другим. Там достойно ужинала малина и в хлам спивалась богема, там тучный юбиляр принимал поздравления от дорогих коллег с женами, а на 8 марта гуляла бухгалтерия. Просто так в ресторан не ходили.