Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов

В середине ноября в Ачинске начались перебои с дешевым хлебом. На следующий день те российские граждане, кто поумнее, скупили всю водку, и водка — тоже исчезла.

У Егорки была небольшая заначка. Но в воскресенье, пока он выяснял, когда в Красноярск пойдет первый автобус (там-то водка уж точно есть), Наташка, любимая жена, махнула бутылку без него.

Он не сразу пришел в себя от такой наглости! А когда — пришел и принял единственно правильное, мужественное решение ее избить, так она еще и плюнула, пьяная, Егорке в лицо.

Олеша говорил, нет смысла ехать в Красноярск. Мужики базарили, что хлеб там — только с утра, дешевая водка есть, точнее — спирт, но по бутылке в руки, да и то очередь несусветная, как в Москве — в мавзолей.

Кормиться, короче, надо с реки. Ладно, что зима: просверлишь лунку, так окуньки сами выскакивают, воздуха не хватает. На супчик наберется, но сколько ж можно рыбой питаться? Всю жизнь теперь что ли?

В понедельник прошел слух, что хлеб завезут. Народ тут же выстроился в очередь, старики еще и ребятишек поставили, но мороз-то уже — минус двадцать, на морозе долго ли выстоишь?

Егорка не сомневался: если нет дешевого хлеба, значит, встанет и комбинат. А как? Если даже с хлебом такая мутотень, глинозем точно никому будет не нужен, это как пить дать. Кончать Горбачева с Ельциным надо немедленно! Чего ждать-то? Эти гудыри всю страну по миру пустят, потому как бездушные — оба! Егорка и так затянул с возмездием; Новый год на носу, а у него вообще ничего не готово…

Убить… — оно что? Просто, что ли?

Правда, Егорка отправил уже письмецо двоюродному брату Игорю в Одинцово, чтобы он, Игорек, встретил его в Москве и приютил — на месяц.

Брат отвечал: если на месяц, он ждет, даже с радостью, но встретить не обещает, поскольку поезд приходит днем, а он — на ответственной работе.

Никогда-никогда Егорка не был в Москве.

Бросить все — и в столицу! Как подвиг, слушайте: Москва это ведь страшно, это не наша Сибирь, это какая-то совсем другая Россия, опасная, европейская.

У Егорки была цель — принести пользу Родине.

Но до чего ж все дошло, а? Свои ребята, ачинские, Пересекин Коля да и Борис Борисыч… тот же… знают, поди, почем ноне плацкарта в Москву… — Колька ведь точно ездил, пусть не в Москву, а в Свердловск, но знать должон… И молчит, собака! Завидует! Откуда, мол, у русского человека деньга такая, чтоб в Москву мотаться? А у Егорки денег-то в один конец!

С Наташкой-подлюкой он решил разобраться следующим образом: ничего, елочки-моталочки, ей про Москву не говорить, а кинуть записку: так, мол, и так, временно уехал… не скажу куда, потому что обижен до крайней степени.

Хорошая мысль.

Может, задумается, лярва?

И, не мешкая, на вокзал, к поезду: будет билет — отлично! Не будет — можно ночку-другую и на вокзале перепреть, срама большого тут нету…

Красноярск оказался — вдруг — каким-то обшарпанным, резко постаревшим: мгла, ветер, людей за сугробами не видно, снег не убирают, автобусы еле ползают, натыкаясь (сослепу) на другие автобусы…

И вокзал как скотный двор — холодный, жуткий. Как в этих кассах вокзальных тетки-то сидят? Или в ногах у них батареи спрятаны?

Двадцать тыс-щ билет!

От церкви люди отвернулись, потому и цены такие в стране, да еще и повсюду…

До поезда был час, хорошо все получилось. Егорка смотался в буфет, но там был только коньяк по пять тыщ рублей. А бутерброды — вообще по цене золотых слитков!

Хорошо, что у Наташки были в холодильнике вареные яйца. Егорка прихватил с собой аж восемь штук!

С таким буфетом точно в ящик сыграешь, это не буфет, это ж чистый бандитизм!

Поезд был подан минута в минуту. Егорку поразило, что в вагоне, где, как ему казалось, народу будет тьма-тьмущая, пассажиров почти не было.

И купе вроде бы пустое. Но с верхней полки тут же свесилась лохматая голова:

— Дед, закурить есть?

— Какой же я… дед? — изумился Егорка.

Надо ж, только вошел человек, а с него уже закурить требуют…

— Дай папироску… а?

— Да, счас!

Он и не думал раскидываться табаком. С какой стати?

Голова тут же исчезла в подушках.

«Надо ж… дед!» — хмыкнул Егорка. Он вроде бы и брился сегодня. Какой же дед? Что, не видно, что он не дед?..

— А тебе, знача, покурить охота?..

— Хочу! — голова мгновенно свесилась. — Цельный день не курила!

Девчонка была какая-то мутная, грязная, но с озорными глазенками.

— А годков скель? — поинтересовался Егорка. — Меня Егоркой зовут.

— А ты че, дед, — мент? — зевнула девчонка.

— Я т-те дам… дед!

— Лучше папироску дай — поцелую!

— А ты че… из этих, што ль? — оторопел Егорка.

— Из каких еще… из этих?

— Ну, которые… — Егорка хотел выразиться как можно деликатнее — …эти… по постелькам… шарютси…

Никогда в жизни он не видел проституток.

— Я — жертва общественного темперамента, — пояснила девочка. Она мгновенно спрыгнула с полки и устроилась рядом с Егоркой. На девочке была длинная грязная майка, она тут же, не стесняясь, поджала свои голые коленки, положив на них подбородок.

— И куда ж, задрыжина, ты нынче прешси? А, дед — тысща лет?..

На вид девочке было лет пятнадцать, не больше.

— Ище раз обзовешси — встану и уйду, — строго предупредил Егорка.

Ему хотелось продемонстрировать характер.

— А ханки капнешь?

— Ч-че? А? Кака еще ханка тебе? Ты ж у нас пацанка!

— Во бля! — сплюнула девчонка. — А ты, дед, прижимистая шушваль, видать!

За окном катилось белое-белое Красноярье: елки и снег.

— Мамка шо ж… одну тебя пускат? — не переставал удивляться Егорка. — Во как!

— Сирота я. Понял?

— Во-още никого… штоль?

— Сирота! Мамка пьет. Брат есть.

— А че ж тогда сирота?

— Братик помер летом. Перекумариться не смог, дозы не было, иссякла. Колотун погубил.

— Так че же: мать есть… был такой — сердце лопнуло.

— Пьет она, — сплюнула девчонка. — Нальешь?

— Приперло, што ль?

— Заснуть хотела… думала, легче бу. He-а, не отпускает…

Пришел проводник, проверил билеты.

— В Москву?

— Ага, — кивнул Егорка.

— По телеграмме, небось?

— По какой телеграмме? — не понял он.