Брат по крови - Алексей Воронков

Под старорежимным транспарантом, требующим поставить в XXI веке ядерное оружие вне закона, разместилась шашлычная. Здесь шустрит худой, как уличный кот, чеченец Али. Баранина у Али мягкая и сочная — шашлычник репутацией дорожит и не подсунет вам на шампуре подрумянившееся на углях мясцо, которое еще полчаса назад мяукало или лаяло из подворотни.

— А если что не понравится, могут и пальбу спьяну открыть, — шепчет доверительно и одновременно неприязненно шашлычник. Он, чувствуется, как и многие здесь, не любит русских, но я собирался купить у него порцию шашлыка, и он меня терпел. Как терпел он и других федералов, которые были основными клиентами всех, кто торговал в этом городе, — только у них и водились деньги. У местного населения денег не было.

Солнце прячется за разрушенные стены домов, сквозь дыры в которых видна вся география Грозного. Я расплачиваюсь и бреду прочь. С бараниной в животе Грозный уже не кажется мне таким чужим и холодным, а глаза прохожих чеченцев такими колючими и злыми. Отчего-то хочется верить, что жизнь здесь когда-нибудь наладится, что люди забудут про беды и все у них будет хорошо. Но неожиданно мою идиллию разрушает выехавший из ворот здешней службы МЧС грузовик с людьми в белых одноразовых комбинезонах и респираторах против трупного запаха. Это были вольнонаемные похоронщики, которых МЧС привлекло для уборки трупов из домов, подвалов и развалин. Автомобиль случайно притормозил рядом со мной, и я, не зная для чего, спросил у сидевших в кузове людей:

— Много работы?

Похоронная команда молчит, и лишь один из них проводит ладонью у горла.

…Мне пришлось пробыть в медсанбате почти две недели. За это время Керим встал на ноги. Лицо его порозовело, и он сам чуточку оттаял. А когда оттаял, потянулся к людям. Больше всего его интересовал я, потому что я знал его семью. Он даже пытался говорить со мной, но чувствовалось, что это дается ему с трудом. Слишком он был отравлен ненавистью к русским. И эта отрава, вероятно, останется в нем надолго, если не навсегда.

Чтобы расположить его к себе, я рассказывал ему разные занимательные истории. Особенно я любил рассказывать ему о своем родном Магадане, который представлялся ему какой-то сказочной, невероятно далекой страной, где зимой очень холодно и много снега, а лето короткое, словно уши у воробья. Он слушал внимательно, но вопросов не задавал. Горцы вообще не любят задавать лишних вопросов. То ли боятся выглядеть глупо в глазах собеседника, то ли так уж у них принято. Единственный вопрос, который он постоянно мне задавал, — когда я отвезу его домой. Скоро, говорил я. Как только убедимся, что ты абсолютно здоров, так и выпишем тебя.

Он ждал этого часа, как голодный щенок ждет случайной кости. Узнав, что я был первым доктором, который пришел ему на помощь. Керим спросил меня, плакал ли он, когда я делал ему уколы. Ведь он ничего не помнил и боялся, что, когда он был без сознания, он вел себя не по-мужски. Я сказал ему, что он держался молодцом, и Керим остался этим доволен.

И вот наступил день, когда Кериму разрешили покинуть медсанбат. И хотя маленький чеченец в силу своего характера так и не завел себе здесь друзей, его вышел провожать почти весь батальон. Было пригожее весеннее утро. Ярко светило солнце, медленно поднимаясь в зенит.

— Смотри, больше не попадай к нам, — похлопав мальчишку по плечу, сказал Плетнев.

— И мины в руки больше не бери, — добавил старлей Голубев. — Лучше лазай по деревьям, так оно надежнее. Все пацаны в детстве должны лазать по деревьям, а не воевать.

Керим в ответ только ухмыльнулся и ничего не сказал.

Повар Вася на прощание подарил Кериму большую банку тушенки, а в придачу еще и пару банок сгущенного молока. Керим любил полакомиться сгущенкой. Мальчишка поблагодарил Васю, скупо помахал рукой провожающим и пошел к машине.

— Прощай, Керим!

— Прощай!

— Не поминай лихом…

Керим, поудобнее устроившись на заднем сиденье, выглянул в окно и снова скупо помахал всем рукой. Забурчал мотор, и санитарный «уазик» рванул с места, поднимая за собой клубы рыжей пыли.

— С ветерком поедем, товарищ майор, или как? — довольный тем, что он наконец-то добрался до руля, спросил меня водитель Миша.

— Давай с ветерком, — сказал я и улыбнулся. У меня тоже было хорошее настроение, ведь рядом со мной был живехонький Керим, которого я вез, чтобы вернуть его родным.

— С ветерком! — неожиданно повторил мои слова Керим, и я почуял в его голосе некий бесшабашный порыв, какой случается у человека, впервые прыгнувшего с парашютом.

Я оглянулся и увидел, как блестели его большие оливковые глаза. Парень наконец-то вырвался на свободу и радуется, облегченно вздохнул я.

До места мы добрались быстро. Миша гнал машину так, будто бы соскучился по лихой езде или же боялся опоздать на обед. Но мы не стали заезжать в наш лагерь — хотели поскорее передать пацана в руки его родственников. Когда мы подъехали к дому Керима, нам навстречу высыпала вся его родня. Лица у людей были напряжены, в глазах тревога — с чем на этот раз пожаловал доктор? Но увидев Керима живым и здоровым, люди воспрянули духом и заулыбались. Они бросились к мальчишке и, наперебой залопотав на своем языке, стали радостно тормошить его. Тут я и велел Мишке разворачиваться и гнать в часть.

Лагерь нас встретил обычной будничной суетой. Час назад люди вернулись с обеда и, немного отдохнув, принялись за нескончаемые армейские дела. Гремела сапогами проходившая мимо пехтура, ревели танки, и в воздухе висело удушливое облако гари. Где-то вдалеке слышались автоматные очереди — это одна из мотострелковых рот сдавала зачеты по огневой подготовке. Я был голоден, но в столовую идти поленился. Решил, что до ужина не помру. Ну а коль буду помирать, выручат соседи по палатке — у нас всегда было что пожрать и выпить, недаром вся полковая пьянь собиралась по вечерам именно у нас.

В палатке, кроме Макарова, никого не было. Я так соскучился по своим, что на радостях хотел было обнять начфина, но тот остановил меня жестом.

— Есть две новости. Выбирай, с какой начать — с хорошей или с плохой? — сказал он мне сухо, и я уловил чрезвычайность в его словах.

— Начинай с плохой, — ответил я и почувствовал, как сжимается в предчувствии недоброго мое сердце.

— Ваню Савельева убили… — не произнес, а выдавил из себя Макаров.

Я остолбенел. В голове у меня помутилось, и я почувствовал, что у меня слабеют ноги.

— Как… убили?.. Ты что такое говоришь! — воскликнул я, и в этот момент ноги мои подкосились, и я хряпнулся задницей на постель.

— Его уже мертвым принесли… Он ходил с маневренной группой в горы — там его и того… В засаду ребята попали, понимаешь? Как выбрались — сами не поймут, — говорил надорванным голосом Макаров. Видно было, что они тут крепко помянули Ваню — до сих пор начфин очухаться не мог.