Myth-edit - Саша Виленский

к борьбе, к борьбе за счастье всего человечества. Зная на память много поэтических произведений, он, бывало, высказывал свой душевный непокой и переживания через стихи.

Странно, что эту банальщину он читал не на языке оригинала… Душевный непокой, переживания, героические стихи… Даже с поправкой на эпоху, все это выглядит оглушительно неправдоподобно, но таковы правила игры в миф. Герой обязан быть пафосным и ходульным до картонности, не человеком, а легендой. Что, в конце концов и произошло. Реальный человек (или несколько) слились в одного до одури неправдоподобного театрально-напыщенного персонажа. Доходит до комичности, которой сами авторы не чувствуют, вкус и чувство меры отказывают напрочь.

По рассказам соседей и сослуживцев Николай Иванович очень любил детей. Нередко угощал их конфетами и пряниками. Иногда, по приглашению своих маленьких друзей, «дядя Коля» вместе с ребятами шел на ледяную горку покататься на санках. Ребятишки рады, хохочут. А он, высокий, элегантно одетый, увлекая детвору за собой, катится на санках и заразительно смеется.

Прямо Ленин какой-то. Или Лев Толстой. Так и хочется продолжить "Лев Толстой очень любил детей"…

Почему я привожу так много цитат из "воспоминаний", явно написанных не братом и сестрой, а специально обученными людьми? Исключительно для доказательства того, что реального Николая Кузнецова или не было вообще, или был он совсем-совсем другим человеком.

Вообще, стоит отметить, что Кузнецов во всех книгах изъясняется исключительно в стиле "Краткого курса истории ВКП (б)", или, в крайнем случае, "Философского словаря". Было у меня издание 1940 года, где статья "Польша" начиналась со слов "уродливое детище Версальского договора", а статья "вторая мировая" определялась, как "империалистическая бойня развязанная Англией и Францией против Германии". Вот примерно в таком духе и передается прямая речь уральского паренька, полиглота и книгочея, театрала и музыканта, любителя балерин и любимца женщин. Очень достоверно. И то, что не вызывало отторжения в 40-50 годы, сегодня кажется довольно убогим.

Скорее всего, вся его так называемая "прямая речь" была придумана там же, где и засекречены дела отряда "Победители" и Героя Советского Союза Н.И. Кузнецова. Хотя писатель Гладков, скажем, мог бы одарить "Легенду"  более простым и менее ходульным языком.

Но вот то, что как передают разговоры с любимым родственником родные брат и сестра – вообще ни в какие ворота не лезет.

Летом 1930 года Виктор приехал в гости к брату в Кудымкар, посмотреть, как он живет и работает. …По дороге, когда они уже шли в густом темно-зеленом бору, Николай остановился. Посмотрел на свинцово-дымчатые тучи, которыми был затянут небосвод, и начал декламировать торжественно, с большим душевным накалом:

– «Лес был старый, и так густо переплелись его ветви, что сквозь них не видно было неба, и лучи солнца едва могли пробить себе дорогу до болот сквозь густую листву…»

Голос Николая то понижался (тогда было слышно, как неумолчно шумит бор), то звенел от волнения. Тронув брата за плечо, Николай пошел, на ходу рассказывая о гордом и смелом Данко. Братья обогнули небольшую, поросшую мхом и кочками болотину, пробрались сквозь чащобу…

Через некоторое время Николай остановился и, вскинув голову к небу, потрясая поднятыми вверх руками, горячо продолжал рассказ:

– «Что сделаю я для людей?! – сильнее грома крикнул Данко… – Голос Ники звонким эхом плеснулся по лесу…»

Вечером братья побывали в кинотеатре.

– Ты послушай, – сказал дома Николай, – я буду читать стихи. Наша ячейка готовит концерт самодеятельности, и я хотел бы лишний раз прорепетировать .

Он вышел на середину комнаты и начал декламировать стихи Маяковского «О советском паспорте», которые тогда пользовались большой популярностью. Получалось это у него очень выразительно.

Так и видится сцена, где, располагая к себе балерин Большого, элегантный парень из Зырянки читает им:

Я волком бы выгрыз бюрократизм…

И дальше классический пассаж про широкие штанины. Я специально снова привел огромный отрывок из этой книжки, чтобы в очередной раз поразиться той неуклюжести и презрению к читателю, с которыми создается легенда о “легенде”.  Это так старший брат  говорит с род ным человеком ? Это то, что младший брат запомнил из визита к старшему? Что-то человеческое могли бы вспомнить, что брат, что сестра?  Нет. Помните, как он младшему братишке желает смерти вместо плена?

С сожалением вынужден признать, что так называемые воспоминания самых близких Кузнецову людей – не что иное, как набор лозунгов, банальностей и плохо пр и думанных историй.

Понятно, что нет смысла останавливаться на описании родственниками подвигов Кузнецова  в отряде Медведева: они, не долго думая, излагают их по  официальной версии, изложенной в книге полковника НКВД.

Что, собственно, приводит к нескольким выводам:

"Воспоминания" родственников писали неведомые нам "литературные негры,"

Авторы подгоняли  факты под канву легенды, не особо заботясь о достоверности и соответствии реалиям. Наоборот, книга "воспоминаний" родных, казалось бы, людей наполнена несоответствиями и неточностями, вроде учебы Кузнецова в Индустриальном институте (чего, как мы знаем, не было и что как раз родные-то должны были знать).