Хатшепсут. Дочь Солнца - Элоиза Джарвис Мак-Гроу

Чтобы освободить его, нужно было совершить множество всяких опасных дел — каждый год одних и тех же, ведь если они уже однажды помогли, то могут помочь ещё и ещё раз. Некто, именуемый Чародеем, сообщал новости сестре Мардука, богине Белтис, и она, ошеломлённая, брела к Этеменанки с воплями: «О, мой брат! О, мой брат!», за ней в неистовстве устремлялись люди, вопрошавшие: «Где же он заключён?» Царь, подобно Мардуку, лишался своей короны и скипетра, дважды ударял себя по лицу и признавался в своих грехах, обеспокоенные боги собирались вместе, и Набу, сын Мардука, спешил в храм; в это время на улицах была суматоха. В конце концов Белтис находила брата в страшной темнице в Этеменанки — и Набу выпускал его, чтобы он опять мог бороться с силами Хаоса и побеждать их, как и в начале мира.

Затем, пока в Доме Акиту продолжались праздники и собравшиеся боги праздновали и решали будущие судьбы всего живого на наступающий год, назначение Этеменанки вновь изменялось. Она становилась символом надежды, как прежде была символом страха, за её ужасными дверями от яруса к ярусу стремились вверх длинные лестничные марши, пересекавшие её грани и становившиеся почти что невидимыми вблизи вершины. Там, высоко над землёй и всеми смертными существами, стояло золотое святилище, гигуну, в котором было большое богатое ложе, золотой стол и ничего больше. Каждый год в одну из ночей — в последнюю ночь праздника Акиту — женщина, избранная из всех других самим богом, с песнями поднималась по колеблющимся лестницам к ложу Мардука; ни один другой человек никогда не бывал там. И именно туда, люди знали это, к ней приходил бог, подобный ревущему урагану, и обнимал её чёрными руками; там совершался священный брак, и оплодотворяющие силы бога вновь просыпались. Затем проливался сладостный весенний дождь, и в Вавилон возвращались растения. Такова была ночь славы Этеменанки.

Но нынешняя ночь была самой обычной. В эту ночь никакая процессия не поднималась по наклонной лестнице, на высоком ветреном плече Этеменанки не было никого, кроме одинокого старика, который наблюдал за звёздами, стоя в темноте на шестом ярусе. Он был высок, худ и одет в длинную мантию. Хрупкие руки опирались на балюстраду; он стоял совершенно неподвижно, голова была поднята вверх, редкая белая борода развевалась на ветру.

Его глаза устали; он уже много часов был на своём посту, ночь почти закончилась. Палец что-то медленно писал, потом он должен будет прочитать записанное, а тем, что он прочтёт, будет руководствоваться царь и огромный город, который называют Вратами Бога. Тихонько разговаривая сам с собой и слегка кивая, будто что-то услышав, он смотрел в небо, пока звёзды не начали постепенно блекнуть и исчезать одна за другой, а небесный купол не стал сначала бесцветным, а потом и прозрачным. Когда наконец он моргнул своими уставшими от звёзд глазами, с усилием согнул голову и начал растирать шею, контуры башни и балюстрады уже можно было рассмотреть в сером предрассветном полумраке.

Откуда-то из-за стен, из города, донёсся петушиный крик. Как будто по сигналу далеко внизу из двери в основании башни показалась крошечная фигурка писца, который нёс светящую оранжевым лампу, влажную глиняную табличку и стило — заострённую тростинку, и начала карабкаться по лестнице вдоль фасада башни к своему господину. Звездочёт начал медленно спускаться.

Они встретились на втором ярусе. Писец, устремившись вперёд, уселся на одной из скамеек, стоявших на площадке для отдыха, тут и там размещённых на протяжении длинного пути к вершине башни, поставил около себя лампу и взял на изготовку стило. Прислонившись к балюстраде, бару начал диктовать свой отчёт:

— «Моему господину царю от его слуги Беласи. Приветствую моего господина царя. Пусть Набу и Мардук благословят моего господина царя. В ответ на то, что царь написал: «В небесах что-то происходит, разве ты не видишь?», я говорю: «Что же я мог не увидеть или не сообщить царю? Кому, считает царь, грозит несчастье? Я не знаю ни о чём подобном. Пусть царь возрадуется. Все признаки хороши. А что касается того затмения солнца, о котором говорил царь...»

Писец царапал на своей глиняной табличке. Когда отчёт был закончен, он собрал принадлежности и с почтительным поклоном направился по длинной наклонной лестнице вниз.

Звездочёт вздохнул, наклонился и оперся на балюстраду, ожидая появления над Вавилоном сверкающего Шамаша, владыки Солнца, и задаваясь вопросом, кто же стоял за этими внезапными беспочвенными волнениями царя. «Что-то происходит, разве ты не видишь?» Нет, он не видит, потому что видеть нечего. Раз царь не говорил точнее, значит, он даже не знал, чего опасается.

Это было естественно.

Бару знал это. Тревога, беспокойство, отчаяние — таково было настроение, преобладавшее в мыслях царя. В Египте, как приходилось слышать звездочёту, царь был богом, советовался с другими богами, пользовался их поддержкой и был допущен ко всем их тайным планам. Было бы удивительно, с сомнением подумал старик, если бы это оказалось правдой. В Вавилоне царь был всего лишь жалким несчастным смертным, подобным остальным людям, и отличался от них только тем, что должен был нести непосильное для смертных бремя. Неудивительно, что его мучили беспричинные опасения...

В последнее время царя терзало невероятное множество подобных опасений, и бару не мог развеять их. Кто-то вкладывал эти мысли в его голову, и царь каждый раз верил, посылал панические сообщения придворному звездочёту и в ответ получал только правду — что всё учтено и знаки благоприятны. Сколько времени пройдёт, прежде чем он перестанет верить правдивым донесениям и в гневе прогонит своего звездочёта? Ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы произошла хоть небольшая неприятность, которую бару не сможет предсказать.

По телу старика пробежала дрожь, как будто холодные пальцы притронулись к его шее. Мелкие неприятности случались всё время, непредсказанные и непредсказуемые. Ни один человек не смог бы прочесть каждое намерение богов, хоть бы все глаза проглядел, рассматривая звёзды. Боги делали то, что хотели; люди, будь они звездочёты или цари, могли только пытаться разгадывать их загадки. «А что, если я ошибся?» — думал бару.

Те, кого царь изгонял, приговаривались к смерти без погребения; а тени непогребённых обречены навсегда скитаться без отдыха, терзая всё живое. Но разве станет царь, а тем более боги, думать об этом? Почему кто-то должен беспокоиться о жалком призраке старика, который все свои годы пытался прожить в послушании и избежать такого исхода?

Плечи звездочёта ссутулились; он вздохнул, тяжело опершись на балюстраду. Человек мог бороться, если хотел, но каков же его удел? Не небеса, которые принадлежат богам. Земля с её наводнениями, бедствиями, роящимися демонами и одинаково предающими смертными и богами — таков жребий человека, пока он живёт. А когда умирает — стенания во мраке подземного мира под охраной демонов болезни и мора, одежда из перьев, для еды — пыль, для питья — грязь. В конце жизни и звездочёта, и царя ждёт одно и то же мрачное крушение.

«...Дни простого человека сосчитаны, что бы он ни сделал, он — всего лишь ветер...»