Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры - Егор Станиславович Холмогоров

в чем ином, как в собирании и сосредоточении власти, — излагает Катков свою государственную теорию. — Покоряются независимые владения, отбирается власть у сильных, и всё, что имеет характер принудительный, подчиняется одному верховному над государством началу; дело не успокаивается, пока не водворяется в стране единовластие, покрывающее собой весь народ. Государство вооружено, но не против свободы, которая только в ограде его и возможна; оно вооружено против других государств как вне, так и внутри его. Власть по природе своей не может терпеть государств в государстве, и её прямое назначение — пресекать и возбранять всё, что имеет такой характер. Собирая и сосредоточивая власть, государство тем самым создает свободное общество. Власть над властями, верховная власть над всякой властью — вот начало свободы», — излагал Михаил Никифорович свою политическую философию. Только из государственного сверхмогущества может быть выведена частная свобода гражданина. Чем могущественней государство, тем большая реальная позитивная свобода его благонамеренного гражданина.

Русское государство есть государство русского народа. Такова политическая максима Каткова, на которой он настаивает и в том смысле, что государство должно обеспечивать жизнь русского народа, а не каких-то других, и в том смысле, что не существует на его взгляд никакой розни, никакого противоречия между народом и государством, народом и землей, которые в той или иной мере пытались обнаружить многие — от славянофилов, противопоставлявших государство и землю, до части современных национал-демократов.

«Из отдельных и мелких зачатков государства сложилось одно великое целое. Отдельные племена и населения слились в один народ, и Русская земля есть русское государство, а русское государство есть Русская земля. Между народом и государством не должно быть никакой розни. Русское государство есть государство русского народа. Всякая действующая власть среди народа, всякое право, соединенное с обязанностями для других, все вынудительное и обязательное (и стало быть, всякое управление) должно восходить к одной Верховной власти, к одному государственному началу, ему подчиняться и от него иметь силу. Обеспечивая существование народа среди других народов, государство имеет своей дальнейшей задачей обеспечение личной свободы. Государство исполняет свое назначение, когда каждому предоставляет свободу во всём, что касается его лично, и не только предоставляет, но могущественно ограждает личную свободу».

Михаил Катков считал чрезвычайно опасными попытки славянофилов превратить различение Государства и Земли в доктрину, которая становилась бы основой политических суждений и решений от имени русского народа. Земская теория славянофилов при доктринерском проведении порождала и в самом деле довольно антигосударственную политическую логику, как в дни польского восстания. Вот как рассуждал в своей газете «День» о польской угрозе Иван Аксаков: «Если бы польские притязания ограничились одной польской территорией, т. е. пределами польской народности в тесном смысле, или, по крайней мере, Царством Польским, если бы поляки… постарались „локализовать“ восстание, сосредоточить всю свою борьбу исключительно в одной местности, — может быть и самая борьба удержалась бы в границах чисто государственного, или даже правительственного вопроса.

Но польские притязания, простирающиеся на русские древние области, и явно высказанное, провозглашенное и свидетельствуемое историей покушение поляков — лишить русскую народность в этих областях всякой духовной свободы и подчинить её польскому и латинскому духовному гнету, одним словом, ополячить и окатоличить несколько миллионов русского народа, — все эти притязания и попытки возводят современную борьбу с Польшей в степень всенародного земского интереса. Польский вопрос отныне не дипломатический, не государственный, не европейский международный, — а русский, земский вопрос»[22].

По этой логике, хоть и приводившей к верному выводу, что защищать от поляков Белоруссию и Украину непременно надо, получалось, что Российская Империя это какое-то совершенно отдельное от Русской Земли государство, и пока у неё отбирают Варшаву — русским можно не волноваться, а вот если начинают ополячивать Минск — тогда берись за дело.

В то время как национализм состоит в гипотезе сращенности нации и государства. Разумеется, эта сращенность должна быть двусторонней: любую угрозу нации в любой её части государство должно воспринимать как угрозу себе, но и наоборот — любую угрозу государству нация должна воспринимать как угрозу нации.

Именно так рассуждал Катков: «У нас часто говорят о земле в политическом смысле и землю противополагают государству. Но противоположность между землей и государством не выдерживает критики. Русская земля есть Русское государство, и Русское государство есть Русская земля. Это одно и то же, только с двух сторон взятое. И нельзя понимать так, что земля имеет свои интересы, отдельные от государства, а государство — свои… Это было бы не то что земля и государство, а как бы два государства, на которые разломилась бы страна… Не только никакого антагонизма, но ни малейшей розни не должно быть между интересами народа и интересами государства. Каждая местность в государстве есть живая часть его. Целое состоит в своих частях и части — в целом. Государство не может быть равнодушно к тому, как идут дела в бесчисленных местностях, его составляющих, как живется ячейкам его организма».

Аксаковский дуализм — Земля versus Государство, предоставление «Земле» (опять же, что это такое в национальном смысле, кто принимает решения за Землю — сообщество славянофилов, некий славянский парламент?) возможности участвовать или не участвовать в делах государства, принимать или не принимать близко к сердцу разные группы государственных интересов, разумеется, вело бы ко всё большему отстранению русских от государственной жизни. То есть в противоположную национальному государству сторону. И того дальше — к войне земли против государства, которое, в своей государственной логике, разумеется, начало бы применять силу, добиваясь от земли послушания.

Разумеется, государство должно служить нации. И когда это служение не исполняется или исполняется не в полной мере — это крайне опасная ситуация, которую необходимо исправлять. Но вот отказ нации от участия в государстве, поза «я вам тут не служанка», по причине невзаимности — это разрушение и государства, и нации.

Без всякой симпатии Катков относился и попыткам ниспровержения Москвы с главенствующей роли в истории России. Он отвергал попытки противопоставить мнимо «холопской» Москве якобы «вольные» Киев и Новгород. Именно в Москве русская народная и государственная идея выражает себя в законченном виде и с небывалой силой.

«Москва не есть просто город; не кирпич и известь её домов, не люди, в ней живущие, составляют её сущность.

Москва есть историческое начало, Москва есть принцип.

Люди переменяются, как непрерывно переменяются частицы живущего тела; переменяются люди, переменяются и нравы, и порядки. Но остается дух места, остается историческое начало. Москва, Кремль с его соборами, старые терема её царей и это Красное Крыльцо, по ступеням которого сходили столько событий, решавших судьбу Русской земли: всё