Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры - Егор Станиславович Холмогоров

Катков иногда шел на идеологический конфликт даже в ущерб популярности — так, он категорически отказался печатать заключительные «антивоенные» главы «Анны Карениной». Решителен он был, когда настоял на переделке Достоевским «Бесов», не дав свести идеологический конфликт к фрейдистско-педофильской истории главы «У Тихона». Достоевский, впрочем, сам потом был Каткову благодарен.

Возник при поддержке М. Н. Каткова и особый жанр — антинигилистический роман. Собственно «Отцы и дети», «Преступление и наказание» и «Бесы» — в том же ряду. Но был и ещё ряд произведений талантливых авторов, которых, однако, совсем затравила «революционная» критика и они попросту были выброшены из русской литературы: «На ножах» Н. Лескова, «Панургово стадо» В. Крестовского, «Взбаламученное море» А. Писемского.

Особенно нужно сказать об одаренном Болеславе Маркевиче, авторе романа «Марина из Алого рога» и трилогии «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна» — его произведения, в которых сплелись авантюрно-любовные интриги и идеологически-политические дискуссии, пользовались огромной популярностью у публики той эпохи, но полностью были выброшены из литературы позднейшим либеральным литературоведением. Б. Маркевич был важнейшим агентом М. Каткова в Санкт-Петербурге: вхожий в высший свет, вплоть до окружения императрицы, зачитывавшейся его романами, он был как бы постоянным каналом связи и влияния Михаила Никифоровича на сановную столицу.

Вчитаемся в переписку Маркевича с его близким другом А. К. Толстым чтобы понять ту программу, которой придерживался «катковский» круг в 1860‐е годы: «Что касается до эпохи, которая вас вдохновляет [Киевский период Руси], то я чувствую к ней не меньшее влечение, нежели вы, к московскому же периоду ни вы, ни я, ни К. (это я могу доказать выдержками из его газеты) не питаем ни малейшей симпатии. Тем не менее нельзя отрицать историю и вот в этом-то духе мы и будем действовать…

Разница между нами та, что вы, мой друг, гадливо от неё отворачиваетесь, мы же решаемся смотреть ей прямо в лицо и в её варварских, если хотите, чертах узнаем однакоже грубую, но мощную (этого вы не можете отрицать) силу, создавшую 80‐миллионное государство, опираясь на которое джентльмен Александр I устоял против целой Европейской коалиции и вступил в Париж…

Почему же вы такому человеку как Катков, ясно отдающему себе отчет в своем призвании вменяете в преступление, что он признает огромные заслуги московского периода в смысле объединения, а следовательно и величия России. А, раз вы признаете за ним право по достоинству ценить эти заслуги, вы должны согласиться и с тем, что всякое историческое прошлое вменяет в обязанность последующим поколениям продолжать то же дело и преследовать ту же цель. Этим делом, этой целью для нас теперь, как и в то время, „собирателей Русской Земли“, является и будет являться лишь одно — это объединение государства. Катков не что иное как адвокат, защитник, представитель этого принципа, этого национального верования. В этом вся его сила, — сила до такой степени живая, что удержалась вопреки всем и всему и одна лишь в состоянии дать стране нашей ту цивилизацию, в недостатке которой вы нас упрекаете, так как цивилизация прежде всего состояние народов, сплоченных изнутри и сильных извне».

По словам Маркевича, Катков «проповедует единый закон, единое управление, единый язык, на всем протяжении государства и требует от каждого подданного этого государства, какого бы ни был он происхождения, чтобы он считал себя прежде всего гражданином Русской Империи, а не Польши или какой-нибудь Terra Baltica… Иными словами он требует и проповедует лишь то (ни больше, ни меньше), чего хочет и требует Франция, Пруссия, Англия и Италия, словом, всякое европейское правительство, чувствующее свою силу и власть над подданными». «Неужели же вы бы хотели, — риторически спрашивает Маркевич Толстого, — чтобы он стоял за Распадение России на 2, на 3, на 1000 частей, подобно тому, что творится в Австрии».

Сильная и единая, культурно однородная государственная Россия в рамках катковской доктрины, излагаемой Маркевичем, — это непременное условие политической свободы и цивилизации. «Разве вы не согласны, что России, чтобы стать Европой, которой вы нас донимаете, нужна действительная свобода, существующая в Европе? А раз она нужна, как же вы не хотите понять того, что Россия никогда не достигнет этой свободы, пока несчастный вопрос об иностранных народностях не будет разрешен в смысле русской национальной идеи, представителем которой, опять-таки, является ненавистный вам Катков. Неужели вы не видите, что злейшие враги русской свободы те же поляки и немцы, считающие нас монголами и ставящие нас в разряд туранцев». В другом письме А. К. Толстому Б. Маркевич противопоставляет «зарю свободы», которая уже занимается, и «времена сатурналий Герцена и Чернышевского».

В Каткове писатель видит пророка истинного русского европеизма, который «говорит во всеуслышание, что мы не должны стыдиться быть русскими, потому что Россия — та же Европа, но для того, чтобы слово это не было пустым звуком, России надо быть прежде всего Россией, точно так же как Франция прежде всего Франция, Италия — Италия и т. д. Следовательно, Россия должна прежде всего понять свои интересы и радеть о них, вопреки всяким посторонним соображениям, если таковые окажутся несовместимы с национальными интересами».

«Единые законы, единый язык, единое управление, как в центре, так и в окраинах, — вот цель к которой должно стремиться, — восклицает Б. Маркевич. — А чтобы достигнуть этой цели, будем прежде всего распространять цивилизацию у себя дома, дабы эти враждебные нам подданные русского Государя не могли более кичиться нравственным превосходством… Учредим у себя настоящую европейскую школу… Не будем тратить втрое больше денег, чтобы помогать остзейцам становиться немцами за счет русской казны, — нежели тратим мы на русские школы. Пусть лучше эти деньги возвращаются туда, откуда мы их берем, наш родной народ более в них нуждается, чем эти балтийцы, с которыми ему приходится бороться. Если уж необходимо тратить часть наших кровных денег на поляков и немцев, то позаботимся, по крайней мере, о том, чтобы деньги эти шли на образование будущих русских, а не прусских или саксонских граждан»[21].

М. Катков сделал великую русскую литературу ещё более великой и потому был абсолютно уверен, что изучение именно этой литературы и русского языка государство должно сделать обязательным. Насколько своевременно сейчас, когда русский язык пытаются потеснить в программах некоторых региональных школ, звучат его слова: «Нигде в Европе не могла возникнуть мысль о преподавании в казенных школах на каком-нибудь другом языке, кроме языка общенационального…» «Русский язык — орган нашей цивилизации, залог нашего национального единства», — настаивал он.

Любое политическое движение в направлении, противодействующем русификации, для него — безусловное зло и жестокий самообман. Он решительный оппонент мультикультурализма и политики «многонациональности».

«Нет ничего ошибочнее того мнения, будто политика,