С улыбкой хищника - Игорь Середенко

Ведя допрос, он объединял в голове все разорванные, и казалось, несвязанные между собой, события, приведшие к странным поведениям президента страны. Он уже не сомневался в причастности этого студента, которого видели, и то, мельком, всего один раз в университете. Фотография из университета была схожа с лицом подозреваемого и, тем не менее, что-то говорило, что это два разных, но похожих человека.

Громов чувствовал во всем этом какую-то тонкую, невидимую, но ощутимую игру, игру опасную, способную к убийству и покорению воли любого человека. Он сделал один общий вывод: все последние события были связаны и имели целью покорить волю и сознание президента, чтобы управлять им. В случае невозможности или срыва этой операции, могла быть опасность устранения президента страны. Теперь виновник был обезврежен и находился у него в руках, но он молчал. Громов был уверен, что за этим малодушным шпионом стоят крупные организации или политические движения, иностранные государства. Если он добьется от подозреваемого рассказа о своих покровителях, то ему удастся обезвредить зло в корне, его центральный узел. Но для этого ему надо было расшевелить этого согнувшегося и свесившего голову темнокожего иностранца.

Громов вышел в коридор, зажег сигарету и стал продумывать план дальнейшей атаки. В голове крутились варианты с уменьшением наказания, вплоть до освобождения, если показания подозреваемого дадут существенные плоды.

Он расхаживал по коридору, дымя сигаретой и погружаясь в облако дыма, как вдруг до него донеслись тревожные крики, звуки шли из камеры допроса. Он нервно выбросил сигарету и бросился к двери камеры.

В углу, прижавшись к стене, сидел подозреваемый, весь сжавшись. Его лицо было искажено ужасом вперемежку с дикой болью. На нем не было ни кровавых ран, ни гематом. Все его тело извивалось в чудовищных конвульсиях, будто по нём кто-то бил плетью, иногда он замирал, словно в необходимой передышке, а затем его тело вновь трепыхалось, как полотно под сильными порывами ветра.

«Что это? — думал Громов. — Неужели капитан что-то сделал с подозреваемым, пока я отсутствовал».

Громов бросил взгляд на Жарова, но видя его обескураженное лицо, полное недоумения, переходящего в испуг, он понял, что капитан здесь ни при чём. Он был не меньше удивлен, чем Громов.

— Что с подозреваемым! — нервно спросил Громов.

— Я … я … не знаю, — почти заикаясь, вымолвил капитан. — Он сидел совершенно спокойно, только боялся чего-то, а потом я его спросил: «не хочешь ли закурить», ну, чтоб он поразговорчивее стал, чтоб раскрепостился. Он, наверное, перепуган тюрьмой.

— Так, а он? — спросил Громов.

— А он вдруг как съежится, а потом, как вскрикнет, словно я в него нож воткнул. Вот так и сидит, забившись в угол. Я к нему, а он кричит. Я вижу, что он испытывает боль, видите, судорога прошлась волной. Это от боли.

— Вижу, вижу, — Громов не знал, что делать, он приблизился к подозреваемому, подошел к его скрюченным ногам. Тот замер, словно судорога, пройдясь по телу, заглохла где-то внутри, остановилась на мгновение. Его глаза смотрели умоляюще на Громова, черные зрачки расширились.

— Идите срочно за врачом, — он посмотрел на застывшее лицо Жарова. — Что вы стоите, бегом!

Капитан, словно проснувшись от страшного сна, бросился выполнять задание, хлопнув дверью.

Громов склонился над подозреваемым, глядевшим на противоположную стену, в одну точку, с открытым ртом. Подполковник изучающе поглядел на подозреваемого и увидел во рту у него густую кровавую жидкость, кровь сочилась между рядами бело-желтых зубов. Громов заволновался, как бы этот бедняга не умер, ведь потом его обвинят в убийстве и пытках иностранного гражданина.

— Эй, парень, — сказал Громов. — Где больно? Что болит?

Он еще раз беглым взглядом прошелся по его тощему телу, пытаясь найти причину столь странного поведения подозреваемого. И тут до него долетел какой-то неясный шепот, словно мышь роет нору, пытаясь проложить тоннель в стене. Он огляделся кругом, но ничего не увидел. В свете лампы все кругом замерло, включая и арестованного. Он еще раз бросил взгляд на лицо иностранца, и тут он приметил, что его дрожащие губы пытались что-то произнести. Кончик языка высовывался, а затем вновь исчезал, тая в круглых, пухлых губах, уступая место окрашенным кровью зубам. Его нижняя челюсть едва опускалась. Лицо искажалось болью, видимо, эти манипуляции ему тяжело давались.

Громов склонил голову над иностранцем, приближая ухо к его устам. Подозреваемый произнес едва слышно, прерывисто, с неимоверными усилиями:

— Он видит меня …

На этом его слова оборвались, дыхание участилось, зрачки еще больше увеличились. Громову показалось, что черные глаза вот-вот выйдут из орбит. Все тело подозреваемого напряглось и … расслабилось. Изо рта послышался шум последнего выдоха, зрачки замерли, застыли, превратившись в стекло. Он умер.

Громов вытер холодную испарину со своего лба, выпрямился и произнес с досадой:

— Черт возьми.

После последних событий, когда подполковник Громов потерял последнюю нить, в лице подозреваемого — иностранца, нависла угроза над жизнью и здоровьем президента, а возможность устранить опасность, найти причины ухудшения состояния здоровья, таяла, будто лед под безжалостными лучами солнца. Единственный подозреваемый, к которому, казалось, шли все нити странных событий, ушел в небытие.

Доктор Черемных делал все, что мог, но особых результатов в улучшении здоровья президента не было. Надежда на выздоровление таяла с каждым днем, с каждым часом. Состояние президента, главы огромного государства, ухудшалось. Он уже почти не говорил, его состояние больше напоминало летаргический сон, он жил в каком-то замкнутом мире, отгородившемся невидимой, но плотной стеной одиночества. Черемных все чаще говорил страшные слова: «Мы его теряем». Он почти не ел, врачи, во главе с Черемных, опасаясь за здоровье президента, перешли на искусственное кормление — через капельницу.

Громов еще раз пытался соединить все детали. У него не вызывала сомнения цель преступников, причины крылись, возможно, в политической деятельности президента на ближнем Востоке, но доказать или обвинить кого-либо, без предъявления улик, подозреваемых, не было никакой возможности. Громов понимал, что такая ужасная сложная операция, не могла быть в руках одного лишь малообразованного иностранного студента из Ирана. Ему не давало покоя расхождения в фотографии на документах в вузе погибшего подозреваемого, с лицом подозреваемого. Он был похож на свою фотографию в университете, и вмести с этим — чем-то от нее отличался. Он дал фотографию экспертам, и они, сравнив ее с фотографией на паспорте погибшего, сделали вывод, что это два разных человека, схожих между собой. Тогда Громов понял подмену. Вероятно, в страну сначала приехал тот, кто изображен на фотографии, предоставленной в университет, а потом прибыл другой, чья фотография вклеена в паспорт. В этом случае первого звали Бахидж. Он, вероятно, уже покинул пределы России, а второй остался, вместо первого под чужой фамилией, и со своей фотографией, вклеенной в чужой паспорт. После проверки, паспорт покойного оказался подлинным, что касается фотокарточки, то выяснилось, что она вклеена и принадлежит неизвестному человеку.