Пепел Клааса - Михаил Самуилович Агурский

Шофер третью скорость включил, а тигр догнал, прыгнул в кузов и по кабине барабанить начал. Вытащил шофера и разорвал.

— В Воронежской области ведь тигров нет.

— Бывает, заходят...

Или вот другая история.

— Девушка была, машинистка. Сидела как-то на бульва­ре и книгу читала. Подошел человек в полотняном костюме и познакомился. Лет ему было сорок пять. Стали встречать­ся. Сказал, работает бухгалтером, получает 690 рублей. А по­том предложил расписаться. Комнаты у него не было, угол снимал, но она согласилась. Только сказал, что свадьбу до­говорились справить у товарища. Приходит она, а дом-то семиэтажный! Поднимается на лифте, входит в квартиру, а там обстановка шикарная, картины. Тут и гости один за другим. Первый — полковник! Второй — генерал-майор! Ну а третий — аж генерал-лейтенант. Застеснялась, подбегает к же­ниху:

— Что это за комедия?

А он ей:

— Это все мои друзья.

Подводит к гардеробу:

— А вот и мой мундир!

А мундир-то генерал-лейтенанта!

— Я, — говорит, — тебя испытать хотел, полюбишь ли меня бедного.

Женщины ахали, а одна чертежница начинала ворчать:

— Подумаешь, черт какой нашелся! Генерал-лейтенант! Испытать захотел! Я б ему!..

Постоянным героем Петиных историй был некто Кеткин муж, имевший непреодолимую страсть ездить «на моторах», на что просаживал половину получки и «прогресс».

Рябоватому и худощавому Георгию Ивановичу Никулину было тогда лет пятьдесят. Это был несколько странный, но хороший человек. Никулин побывал в плену, после этого си­дел, правда, недолго. На протяжении рабочего дня он прак­тически ничего не делал: слонялся по ДЗЗ или даже спал, положив голову на стол. Работать начинал, лишь дождавшись ухода сотрудников. Тогда он садился за кульман и трудился до позднего вечера, пока за ним не заходила жена. Детей у него не было.

До меня в этой комнате работал еще легендарный Мандрыка, великий делец. На пару с приятелем он чинил маг­нитофоны. Он был механиком, и, если приглашали его пер­вым, то проверял механическую часть и незаметно для вла­дельца замагничивал головку или же выкусывал сопротивле­ние. Окончив, говорил:

— С моей стороны все. Но здесь еще схема не в порядке. Я вам вызову товарища, он все сделает.

Придя домой, звонил напарнику:

— Так! Головку замагнитил, сопротивление выкусил...

Напарник делал то же с механикой, что Мандрыка с элек­троникой.

Среди женщин задавала тон злющая чертежница Чайков­ская, лет сорока пяти, муж которой ходил в начальниках. Чайковская была зла на весь мир, а особенно на мужчин.

— Мужики! — орала она. — Вонючие, противные!

Петя ехидно спрашивал:

— А что, ваш муж тоже вонючий?

Чайковская приходила в ярость.

— Я тебе, Петька, как врежу по лысине!

Когда по радио передавали симфоническую музыку, она сразу бежала его выключать, громко чертыхаясь:

— Вот, черти-то! Притворяются. Симфонии! Красоту нахо­дят! Так я и поверила!

Петя охотно ей поддакивал:

— Ха-ха-ха! Симфония! Ну и ну!

Тайком от начальства Петя подключал динамик радиове­щательной сети к находившемуся этажом выше магнитофону. В ДЗЗ слонялось много артистов. От нечего делать они запи­сывали блатные и полублатные песни, а также запрещенные к исполнению романсы.

Как-то раз в кино иду.

Все гудят диг-диги-ду,

Диг-диги, диг-диги,

Диги-диги-ду.

Посидел минуток пять,

Стал тут джазу подпевать:

Диги-диги, диг-диги,

Диг-диги-ду.

Из кино домой иду,

Все гудят диг-диги-ду,

Диг-диги, диг-диги,

Диг-диги-ду.

Граждане, да что это такое!

От диг-ду мне нет нигде покоя!

Или:

Мама! Я летчика люблю!

Мама! За летчика пойду!

Летчик в воздухе летает,

Много денег зашибает.

Вот за что я летчика люблю!

Мама! Я сторожа люблю!

Мама! За сторожа пойду!

Сторож спит, спокойно дышит,

Я ворую, он не слышит.

Вот за что я сторожа люблю!

Разумеется, был и «Гоп со смыком» с бесчисленными ва­риациями, было множество Вертинского и Лещенко.

Если начальство открывало дверь, Петя или Никулин не­заметно отключали нелегальную музыку.

Я был удивлен свободой слова, царившей в комнате. И снова, и снова я подчеркиваю, что советское общество не безмолвное и никогда не было безмолвным. Разумеется, слова не выливались в действия, но слова были всегда. Более того, в комнате царил настоящий необузданный маккартизм, и не в переносном, а в прямом смысле слова. Травили коммуни­стов! Задавала тон Чайковская, которой вторили чуть ли не все.

Во время венгерских событий Чайковская особенно рас­поясалась:

— Вот они, ваши гады-коммунисты! Все их ненавидят!

Меня это злило, и хотя я в душе полностью сочувствовал мятежным венграм, но — венграм-коммунистам. Имре Надь — коммунист. Это не восстание против коммунизма.

— Знаем! Все готовы оправдывать! — злобно наскакивала Чайковская при сочувствии остальных. Лишь Никулин помал­кивал.

Но моим узким кругом во ВНАИЗе были Пуссет, Кондра­тьев и Ральф.

Льву Григорьевичу Пуссету, математику польского проис­хождения, было за пятьдесят. Он был автором монографии о теоретических основах магнитной записи.

Виталий Ральф окончил МАИ в начале 50-х годов и был распределен на авиационный завод. Оттуда его выгнали в раз­гар дела врачей. С большим трудом он устроился в бюро технической информации. В один прекрасный день в его ком­нате появился начальник бюро с новым сотрудником. Нови­чок сел за отведенный стол и, увидев на нем чужой портфель, демонстративно сбросил его на пол. Все оторопели.

— Я не разрешу держать на своем столе чужие вещи! — твердо заявил он. Затем отправился к окну и открыл фор­точку.

Последовали протесты.

— По советскому законодательству полагается проветри­вать рабочее помещение, — категорически отрезал новичок.

Тут же начался вселенский гвалт:

— Хам! Хулиган! — завопили женщины и побежали звать начальника.

— Мы не можем работать с этим типом!

Начальник пытался урезонить новичка.

— Вас необходимо снять с работы, — отрезал тот.

— Не вы назначили и не вам снимать! — обозлился началь­ник.

Выяснилось, что новичок был клинический псих. Из этого тухлого бюро и пришел Виталий во ВНАИЗ. Он был добро­душный толстяк и тоже принадлежал к партии открывателей форточек.

Вася Кондратьев был отличным инженером. Он все время пытался уйти из ВНАИЗа, но был начисто лишен диплома­тических способностей. Пошел раз устраиваться на работу и сказал, что он руководитель группы.

— А сколько у вас человек в группе?

— Я один, — честно ответил Вася и погубил себя. Что ему стоило сказать: четверо?

В конце концов он