Ричард Длинные Руки - принц-консорт - Гай Юлий Орловский

Второй начал атаку, я едва вывернулся, трижды приходилось падать и кувыркаться, что так не люблю, на миг представил себе, как бы отважно сражался рядом со мной Бобик, да он бы один их порвал…

…страшный удар бросил меня на стену, я упал, откатился и снова отпрыгивал и бесцельно контратаковал.

Мой противник резко остановился, я видел пылающие лютой злобой красные, как угли, глаза в прорези литого шлема. Выронив меч, он выбросил вперед обе ладони и вскрикнул два остро прозвучавших слова.

Я собирался воспользоваться мгновением и нанести удар в голову, однако мои руки сковало, я успел подумать смятенно, что случилось нечто странное, магия на меня не действует же, почему теперь вдруг…

Но это не магия, вокруг меня возник лед, стиснул, стало трудно дышать, а очертания этих сволочей смазались и поплыли, причудливо искажаясь. Я пытался вздохнуть, однако на грудь навалили могильную плиту, и только теперь ощутил лютый холод, что пробрался в мое разгоряченное тело и начал сковывать кости.

Слой льда стал вроде бы еще толще, я завис в нем, чувствуя, как нечем дышать, в комнате уже почти ничего не видно, только мелькают смутные тени, а грудь, пытаясь расшириться и захватить пастью воздуха, упирается в ледяную стену…

При нехватке воздуха начинаются спазмы, в этом состоянии могу не дышать почти минуту, вечность, но вечность прошла, в голове начался звон, грохот, легкие трещат от усилий получить хоть каплю воздуха.

Раздался звенящий грохот, мир разлетелся вдрызг. Я рухнул на груду колотого льда и жадно хватал широко распахнутым ртом воздух. Глаза слезятся, не сразу рассмотрел в комнате кучу народу, мои телохранители суется и покрикивают, но в центре комнаты… отец Дитрих, у его ног два ярко — синих пятна, некая слизь, а еще два священника ходят вдоль стен и движениями раскрытых ладоней с растопыренными пальцами уничтожают лед и лохмотья инея.

Оба с благостно — суровыми лицами, словно сошедшие с икон, бледные, с желтыми щеками, у одного глаза запали так глубоко, что вижу только темные пещеры глазниц, а второй, напротив, с круглыми, как у совы, глазами, выпуклыми и блестящими.

Отец Дитрих шагнул ко мне, в глазах неясное осуждение.

— Все — все, поднимайся!..

Меня трясло, подбрасывало судорогами, я пытался как‑то восстановить контроль, но жуткие спазмы рвут сухожилия с такой силой, что я слышал треск и шипел сквозь зубы от дикой боли, потому что настоящий мужчина не имеет права кричать и выказать боль, я же не демократ, это они орут, если даже пальчик прищемят…

Отец Дитрих время от времени трогал меня, я сразу же чувствовал, как нечто входит в меня горячее, как раскаленный прут, но острая боль через мгновение переходила в приятное, даже сладкое ощущение.

С трудом я воздел себя на ноги, ошалело уставился на пятна синей слизи, догадываясь, от кого они остались.

— Что… это… было?

— Ты спасся чудом, — сказал отец Дитрих сурово.

— Да, — ответил я, — уже… ага…

Он отмахнулся.

— Это пустяки. Хуже то, что глыба льда уже начала погружаться в пол с тобой вместе. Оттуда даже мы не смогли бы. Так бы и двигалась вниз до самого ада.

Я вздрогнул.

— Господи…

— Они запечатали все двери, — объяснил он, — потому твои люди не могли их даже взломать. Давай провожу до твоей комнаты.

Я запротестовал:

— Отец Дитрих!

Однако он крепко взял за локоть и вывел в соседнее помещение, что совсем не комната, а мои покои, размером с такое, что до сих пор не могу подобрать аналог.

Я рухнул в кресло, отец Дитрих сел напротив и протянул мне большую чашку. Я дернулся, ощутив аромат крепкого кофе.

Он держал обеими руками у моих губ, потому что мои все еще дергаются, как у припадочного. Я жадно глотал, обжигаясь, такой же крепкий, сладкий и горячий, какой обожаю.

Я поглотил больше половины, наконец ухитрился разжать стиснутые челюсти и просипеть:

— Но… как?

— У тебя подсмотрел, — ответил он с улыбкой. — А вкус помню…

— С ума сойти, — прошептал я и уже не смог удерживать тяжелые, как свинцовые плиты, веки, — это же…

В сон провалился я раньше, чем в глазах померк свет. Дальше был настолько дикий кошмар в аду, куда провалился, что временами даже понимал, что сплю, но вырваться не мог.

Мне казалось, что проспал несколько суток, но, когда открыл глаза, из‑за двери все еще доносятся те же голоса. В поле зрения появился отец Дитрих.

Я распахнул глаза шире и понял, что все так же сижу в кресле, где заснул так нелепо. Через распахнутую дверь кабинета видно, как монахи заканчивают там кропить святой водой окна, а столяр уже насадил выбитые створки двери на место и проверяет, плотно ли закрываются.

Отец Дитрих заметил, что я пришел в себя, приблизился с озабоченным лицом.

— Очнулся?.. Очень хорошо. Ты крепче, чем мы думали.

— Ничего себе, — пробормотал я в неловкости, — в обморок, подумать только, я почти юная леди… Отец Дитрих, а как вы поспели так вовремя?

Он перекрестился, лицо строгое, но мне показалось, что в глазах проступило некоторое замешательство.

— Они почему‑то оставили след, — ответил он, — что нехарактерно… Но мои братья с такими встречались, потому сразу сюда.

— А вы?

— Я тоже, — сказал он скромно. — Это не самые, так сказать, но надо знать их уязвимые места, а не пытаться… по головам. Головы даже у большинства людей просто литые. В общем, отныне среди твоих телохранителей, сын мой, будет и монах.

Я сказал слабо:

— Отец Дитрих…

— Не возражай, — велел он строго. — Ему ничего не стоит вовремя прикрыть тебя святым крепким словом. На самом деле это просто, когда знаешь, где у кого уязвимые места… Но, конечно, лучше всего, если бы ты сам обрел защиту. От таких и… посложнее.

Я прохрипел:

— Отец Дитрих! Да я всеми фибрями…

— Храм Истины, — напомнил он. — Пройдешь испытание, тогда тебе телохранители вовсе ни к чему, а ты ж о таком мечтаешь? Сегодня тебе просто повезло. Священники оказались не заняты и потому сразу ощутили приближение Зла.

— Я вообще счастливый.

— Но в следующий раз пришлют кого‑то посильнее, — ответил он очень серьезно. — Вряд ли смогу защитить.

— Даже с этими двумя священниками?

— У нас есть и посильнее их, — ответил он уклончиво, — но на Юге маги изощреннее.

— Господи…

Он сказал строго:

— Если тебе наплевать на свою жизнь, то подумай о своем деле. Все рухнет, ты понимаешь?