Вторая модель - Филип Киндред Дик

ее последствия. Да, в обличье живых существ музыка уцелеет, вот только он позабыл урок, преподанный садом Эдемским: едва сотворенное, живое создание начинает существовать само по себе и, таким образом, перестает быть собственностью творца, творец больше не может лепить из него что заблагорассудится. Должно быть, Бог, наблюдая за развитием человека, видя, как Его творения преображаются, меняются в соответствии с необходимостью выжить, был опечален – и посрамлен – нисколько не меньше, чем док Лабиринт.

Конечно, теперь его музыкальным созданиям не угрожала гибель, однако это больше не значило для доктора ничего, так как склонности к тому самому, ради предотвращения чего он их создал, к надругательству над прекрасным, на его глазах проявились в них же самих. Поднятый на меня взгляд доктора был полон муки. Да, выживание своих творений он обеспечил, но тем самым уничтожил весь его смысл, всю ценность. Я, как сумел, улыбнулся ему, однако он поспешил отвести взгляд в сторону.

– Не расстраивайтесь вы так из-за этого, – сказал я. – В конце концов, зверь-вагнер изменился не так уж сильно. Разве он не отличался грубостью и буйством нрава с самого начала? Разве не был изначально склонен к насилию и…

Тут я осекся на полуслове: док Лабиринт вскочил, отдернул от травы руку и, вздрогнув от боли, схватился за запястье.

– Что с вами?

Я поспешил к нему. Дрожа всем телом, доктор протянул ко мне тонкую старческую ладонь.

– Что с вами? Что случилось?

Я развернул руку доктора тыльной стороной кверху. Рука его оказалась исполосована вспухшими алыми рубцами. Очевидно, Лабиринт был ужален или укушен кем-то, прячущимся в гуще травы. Опустив взгляд, я с силой поддел траву носком ноги.

Трава всколыхнулась. Вспугнутый мною, к ближайшим кустам проворно покатился небольшой золотистый шар, поросший тончайшими иглами, точно стебель крапивы.

– Поймали? – крикнул док Лабиринт. – Ловите, скорее!

Я бросился следом за шаром, расправляя носовой платок, чтоб уберечься от игл. Шар лихорадочно заметался из стороны в сторону, пытаясь удрать, но наконец мне удалось накрыть его платком.

Поднявшись на ноги, я перевел дух. Док Лабиринт глядел на трепыхающийся узелок в изумлении.

– Глазам не верю, – сознался он. – Знаете, идемте-ка лучше домой.

– Кто это?

– Один из жуков-бахов. Но как изменился…

Нащупывая путь в полутьме, мы двинулись той же тропинкой назад, к дому доктора. Я шел впереди, убирая с дороги ветви, а Лабиринт, мрачный, ушедший в себя, то и дело потирающий ужаленную руку, шагал за мной следом.

Войдя во двор, мы поднялись на заднее крыльцо. Лабиринт отпер дверь черного хода, и мы с ним прошли прямо в кухню. Щелкнув выключателем, доктор бросился к раковине, отвернул кран и подставил пострадавшую кисть под струю воды.

Тем временем я отыскал в буфете пустую банку из-под компота и бережно вытряхнул в нее жука-баха. Золотистый шарик покатился туда-сюда, пробуя стенки на прочность, но я немедля накрыл банку крышкой и сел к столу. Никто из нас не проронил ни слова. Доктор, стоя у раковины, остужал ужаленную руку под струей холодной воды, а я сидел за столом, с опаской наблюдая за золотистым шариком в банке из-под компота, упрямо ищущим путь к бегству.

– И что же? – наконец спросил я.

– Сомнений нет, – отозвался док Лабиринт, подойдя к столу и усевшись напротив. – Видоизменения налицо. Ядовитых иголок у него изначально не имелось, это уж точно. Как хорошо, что я сыграл роль Ноя с осмотрительностью…

– В каком смысле?

– Сделал их всех стерильными. Не способными к размножению. Так что второму поколению не бывать. Вымрет первое, на том всему и конец.

– Должен заметить, я весьма рад вашей предусмотрительности.

– А вот интересно, – пробормотал Лабиринт. – Вот интересно, как он теперь, в таком виде, будет звучать?

– Кто?

– Вот этот шарик, жук-бах. Согласитесь, вот оно, окончательное испытание! Я вновь пропущу его через машину, и мы посмотрим, что из этого выйдет. Вам разве не любопытно?

– Как пожелаете, док, – ответил я. – Решать вам. Только не слишком-то обольщайтесь надеждами.

Док Лабиринт осторожно взял со стола банку из-под компота, и мы, одолев крутой пролет лестницы, спустились в подвал. В углу, среди раковин для стирки, возвышался громадный столб из тускло поблескивающего металла. При виде него меня охватили странные чувства. Это и была Машина-Хранительница.

– Значит, это она и есть, – сказал я.

– Да, это она и есть.

Включив Машину, Лабиринт принялся возиться с настройками. Наконец он взял банку, поднял ее над загрузочным отсеком, осторожно снял крышку, и жук-бах, неохотно выкатившись из банки, канул в недра Машины, а Лабиринт захлопнул за ним отсек.

– Ну что ж, приступим, – решительно щелкнув тумблером, сказал он.

Машина взялась за работу. Лабиринт скрестил руки на груди, и мы умолкли в ожидании результата. За подвальным оконцем темнело: наступавшая ночь затмевала свет дня, теснила его прочь из жизни. Наконец индикатор на панели Машины вспыхнул красным огнем. Док перекинул рычажок тумблера на «ВЫКЛ.», и мы вновь погрузились в молчание: стать тем, кто откроет крышку, не хотелось ни мне, ни ему.

– Ну и? – в конце концов сказал я. – Кто из нас возьмет на себя смелость взглянуть?

Лабиринт, встрепенувшись, сдвинул в сторону крышку, запустил руку в Машину, вынул из нее тонкую стопку бумажных листков с нотной записью и подал мне.

– Вот и ответ, – объявил он. – Остается подняться наверх и сыграть это.

Выбравшись из подвала, мы отправились в комнату для музицирования. Здесь Лабиринт уселся за рояль, а я вернул ему ноты. С непроницаемым, не выражающим никаких чувств лицом развернув, полистав партитуру, доктор чуть призадумался и заиграл, а я весь обратился в слух.

Мелодия оказалась чудовищной. Ничего ужаснее я до тех пор не слыхал. Глубоко извращенная, дьявольская, эта музыка была лишена всякого смысла и содержания – разве что навевала некую смутную, потустороннюю жуть, какой в нашем мире просто не место. Только с великим трудом удалось мне поверить, что эта музыка когда-то действительно являла собой фугу Баха, часть одного из самых упорядоченных, почтенных его произведений.

– Что ж, вот дело и решено, – подытожил док Лабиринт.

Поднявшись из-за рояля, он снял с пюпитра страницы нот и разорвал их в клочки.

Провожаемый доктором до машины на подъездной дорожке, я сказал:

– Наверное, стремление к выживанию есть сила, намного превосходящая любой человеческий этос. В сравнении с ней все наши моральные ценности, все обычаи выглядят жидковато.

Док Лабиринт согласно кивнул.

– Весьма вероятно, наши моральные ценности и обычаи не спасти никакими стараниями.

– Это выяснится только со временем, – ободрил его я. – Пусть ваш метод потерпел крах, возможно,