Девушка в цепях - Марина Эльденберт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я действительно считаю, что большинство людей в этом мире можно купить…
– Рада за вас! – С силой дернулась, рискуя заработать вывих. – Пустите! Да пустите же!
– Только не тебя.
От неожиданности я даже вырываться перестала.
– Я не хочу тебя покупать, Шарлотта.
Он разжал руки, позволяя мне отступить. А потом неожиданно снял маску и отложил ее на стол, глядя мне в глаза.
– Я хочу, чтобы ты была моей.
От того, как это было сказано, я попятилась. Не столько потому, что глаза его сверкнули хищной жаждой обладания, сколько от того, как я сама на них отозвалась: дыхание перехватило, по телу прошла дрожь. Странная, пугающая и темная, не менее темная, чем его взгляд, удивительно контрастирующий с цветом его глаз. Цветом, напоминавшим туман в лунном свете – тот, что стелился ночью по моей комнате, скупой холодной лаской касаясь щеки.
В тот миг, когда я об этом подумала, Орман шагнул прямо ко мне.
Ладонь легла мне на шею, а губы накрыли мои. Яростно, сумрачно, властно.
Никогда бы не подумала, что мой первый поцелуй будет таким – сметающим все преграды, отрицающим все приличия. Откровенным, безумным, порочным. Орман целовал меня так, словно я уже была его, без обещаний и слов, просто раскрыл мои губы своими, выпивая сдавленный вздох. Затянутые в перчатку пальцы скользнули по моей щеке, вызывая короткий стон. Сама не знаю, почему эта невинная ласка отозвалась таким шквалом чувств, но дымчато-серые глаза потемнели. Потемнели так, словно в них плеснула сама глубинная тьма.
Осознание этого заставило упереться ладонями ему в грудь.
– Хватит! – выдохнула я.
– Хватит? – хрипло переспросил он. – Ты уверена, Шарлотта?
Нет, я не была уверена, и это пугало еще сильнее.
Не была уверена в том, что не хочу продолжения, не была уверена в том, что смогу остановиться, когда… когда что? Когда сон станет явью?
– Уверена, – прошептала я и добавила чуть громче: – Уверена! Я не из тех, кто…
– Ты не из тех, кто? – сейчас ладонь Ормана лежала на моей талии, не позволяя сбежать, но это прикосновение не шло ни в какое сравнение со взглядом, которым он меня ласкал. Откровенно и беззастенчиво, словно я была обнажена перед ним как во время позирования или как тогда, во сне. – Ты отзываешься на поцелуи, но отрицаешь это. Ты написала картину о свободе, но боишься свободы.
– Свобода не значит вседозволенность, месье Орман.
Пальцы легли на мои губы.
– Помолчи, Шарлотта. Хотя бы пару минут… Дай мне сказать то, что я вижу в тебе, а после решай, что будешь с этим делать.
От прикосновения перчаток к губам мутился разум. Особенно когда он мягко повторил ими контур моего рта.
– Ты невинная девочка, в которой полно нерастраченной чувственности. Чувственности, которая сводит меня с ума. Чувственности, которая в каждом твоем вздохе, в каждом взгляде. В каждом движении.
Он был прав: я отзывалась. Отзывалась не только на его прикосновения или поцелуи, даже на его слова. Дыхание сбилось, потому что в моих воспоминаниях его ладони скользили по моему телу, пробуждая отнюдь не невинные чувства. Ладони, а еще трость, касающаяся груди, живота и разведенных бедер. Осознание этого плеснуло на щеки краской, и если свои мысли я еще могла скрыть, то с этим ничего не могла поделать.
– Мне бы хотелось, чтобы ты поняла. – Он чуть надавил на мои губы, раскрывая их. – Все наши цепи – только в нашей душе.
– Не понимаю, о чем вы говорите.
– Все ты понимаешь, милая.
«Милая» прозвучало так жестко, что я на мгновение содрогнулась. От власти его голоса, от неприкрытого желания, порочного, и… безумно-притягательного.
– Отпустите немедленно! – сказала, вложив в свой голос всю твердость, которая во мне еще оставалась.
Получилось как-то неубедительно, особенно под таким взглядом. Угли в его глазах обожгли мои губы, и краска, начинавшая было уступать привычному цвету кожи, плеснула в лицо с удвоенной силой. Пальцы Ормана повторили мою скулу и легли на подбородок.
– Когда ты так краснеешь, – хрипло произнес он, – мне хочется делать с тобой ужасные вещи, Шарлотта.
От того, как это было сказано, у меня сел голос. По крайней мере, мое:
– Ужасные? – прозвучало еле слышно на выдохе.
Сейчас в мое тело словно снова вплетались веревки. Веревки, рождающее в каждой точке бесстыдное, накатывающее волнами наслаждение.
– И приятные. Безумно приятные.
Орман отстранился только для того, чтобы стянуть перчатки, я даже опомниться не успела, как его пальцы вплелись в мои волосы, а губы снова скользнули по моим. Обжигающе-нежно, я сама не поняла, когда потянулась за продолжением, за прикосновением языка, разомкнувшего их. Он ласкал мой рот так бесстыдно и так умопомрачительно-остро, что сопротивляться просто не было сил. Собрал мои пряди в горсть и чуть потянул, заставляя запрокинуть голову.
Сердце билось рывками, между вздохами. Когда Орман на миг прерывал поцелуй, чтобы позволить холодному воздуху скользнуть по губам, а затем снова сжимал зубы, обжигая короткой, пронзительной болью. Касался горящей кожи кончиком языка, снова и снова заставляя дрожать. Эта дрожь отдавалась в его руках, перетекала в кончики его пальцев и возвращалась ко мне, отзываясь внизу живота.
Пальцы Ормана скользнули по шее, легли на замыкавшую воротничок камею. Меня вжимали в себя так плотно, что я чувствовала биение его сердца, отдающееся в моей груди, и… не только. Твердость его желания ощущалась даже через ткань его брюк и мои платья, от непристойности происходящего щеки вспыхнули еще сильнее.
– Нет, – прошептала я, чувствуя, что задыхаюсь, что еще мгновение – и я позволю ему все, а после от меня самой ничего не останется. – Нет, не надо… Месье Орман, пожалуйста! Эрик!
Он вздрогнул и замер, по-прежнему прижимая меня к себе. Прижимая так крепко, что я боялась лишний раз вздохнуть.
А потом медленно разомкнул руки и отступил.
Теперь, когда Орман, наконец, оторвался от моих губ, они горели.
Не просто горели, полыхали огнем: чувствительные, как никогда раньше. Это я поняла, когда попыталась закусить нижнюю и вздрогнула от пронзившего тело чувственного удовольствия. Хриплый выдох отозвался золотым ободком в его глазах, Орман подхватил перчатки, маску и трость.
– Жду тебя внизу, Шарлотта.
Он вышел за дверь, оставив меня наедине с мыслями, в которых было слишком много всего.
Его поцелуй не был похож ни на что: ни на рассказы Лины о Ричарде («Мокро и никак, – говорила она, – но мужчинам такое нравится, а я могу потерпеть»). Ни на книги, которые мне доводилось читать, в них глубокие поцелуи обычно описывались как нечто порицаемое и непристойное. Большее, что могла себе позволить приличная мисс или леди – легкое прикосновение плотно сомкнутых губ на венчании, целомудренное и не вызывающее неприличных желаний.