Филин - Андрей Воронин

– Я не могу взять, что вы!

– Я обещал ей, что когда приеду на могилу с другой женщиной, то… – Серебров замолчал, поняв, что запутался.

Но эмоции сделали свое дело, Кристина не заметила подвоха.

– Я не могу взять деньги, я знаю вас всего второй день.

– Иногда достаточно и пары часов. Я обещал…

– Все равно не могу, – Кристина почувствовала слабость в ногах.

– Хорошо. Можете считать, что я даю вам в долг.

Вы же умная женщина, когда-нибудь наладите свое дело, разбогатеете и вернете мне деньги. Так будет лучше. Я вас умоляю. Это надо не вам, а мне.

Странные чувства обуревали Кристиной. Друг отца не приставал к ней, даже не заигрывал, он доверял ей тайну как другу. Нечто подобное она испытывала в школе, когда влюбилась в учителя.

– Все, возвращаемся в машину.

Серебров сел за руль, Кристина рядом. Сергей молчал всю дорогу, лишь сказал «до свидания», когда подъехал к дому Кабанова.

– Как ты можешь творить такие мерзости? – через полчаса возмущался Богатырев, расхаживая по квартире и то и дело поглядывая на фотографию Героя России за стеклом.

– Какие мерзости, друг мой?

– На могиле чужой женщины, которая о тебе и слыхом не слыхала!.. Это полное отсутствие морали, ты моральный урод!

– Герман, успокойся. Что я сделал плохого? Многие женщины любят, когда им объясняются в любви, любят придумывать душещипательные истории. Думаю, и Ядвига, могилу которой ты присмотрел для меня, была одной из них. Думаю, ей было приятно получить букет белых роз и услышать ласковые слова.

Если же тебя беспокоят мои отношения с Кристиной, то не волнуйся, совращать ее я не собираюсь. Я сделал благое дело: деньги, которые попали мне в руки для того, чтобы доставить неприятности ее отцу, я отдал ей, пусть купит себе что-нибудь красивенькое.

Или ты скажешь еще, что женщины не любят деньги?

Богатырев остановился, задумался:

– Не знаю, Сергей. Когда слушаешь тебя, то кажется, ничего страшного не произошло. Но, рассудив, понимаешь: это то же самое, что выкапывать хрен на кладбище и потом продавать его на базаре.

– Герман, ты берешься судить о вещах, в которых ровным счетом ничего не понимаешь. Можно любить женщину и причинять ей боль. Можно не любить и дарить счастье. Вспомни жену Нестерова; кроме удовольствия, я ей ничего не доставил. Настоящий любовник старался бы получить удовольствие сам, я же думал только о ней. Я что-то дарю и что-то требую взамен, даже не требую, а получаю сам.

– Все равно, – ответил Герман, – каждый раз, когда я наблюдаю тебя со стороны, мне становится не по себе.

– Это потому, что ты знаешь мои мысли, мои истинные намерения. Люди всегда думают о таком, что другим лучше не знать. Не советую тебе пытаться понять мысли лучших друзей и любимых женщин, тем более собственных детей.

В штабе генерала Кабанова наступил обеденный перерыв. Естественно, это мероприятие генералом было регламентировано. Все, чем занимался Кабанов, он организовывал по армейскому образцу. Каждый час сотрудникам разрешалось на десять минут отвлечься, выпить чашку кофе, выкурить сигарету, а затем опять работать. Между часом и двумя наступал обед. Генерал не уставал каждый день приговаривать своим громким раскатистым голосом:

– Служба службой, война войной, а обед, товарищи, по распорядку.

Не хватало лишь расположенной за зданием полевой кухни на колесах да солдата-повара с черпаком, раздающего перловку с мясом и наливающего чай.

И сам генерал, как все сотрудники, обедал с часу до Двух.

Именно в это время и подъехал к зданию Сергей Серебров. Он был одет значительно скромнее, чем обычно, но, как всегда, шлейф аромата дорогой туалетной воды тянулся за ним, напоминая прохожим, что в этом мире еще не все так плохо. Вдобавок Серебров не скупился на улыбки.

Генерал встал из-за стола, едва завидев Сереброва:

– Присоединяйся, полковник, пообедай со мной.

– Нет, что вы, спасибо, товарищ генерал.

– Почему на «вы» обращаешься?

– Время ответственное, будем соблюдать субординацию.

– Трудно, но, наверное, ты прав. Перекуси, полковник.

– Я так рано не обедаю.

– Что ж ты так, Сергей Владимирович?

– Отвык, новая работа диктует новый распорядок, – с генералом Серебров говорил привычными для военных фразами, такими, какие генерала не настораживали, не заставляли сдвигать брови и задумываться, вспоминая, что обозначает то или иное слово.

Генерал быстро закончил трапезу, помощница унесла чашки и тарелки. Кабанов посмотрел на гостя:

– Тяжелые деньки, соперник атакует со всех сторон, бьет, как говорится, с фланга и с тыла.

– С воздуха не атакует?

– Атакует и с воздуха, – проворчал генерал Кабанов. – А чем ему ответить – не знаю. Я и так и сяк перестраиваюсь, не успеваю одну атаку отбить, как тут же другая начинается. Что вы про все это думаете, полковник?

– Я сегодня все утро размышлял, товарищ генерал, думаю, с Горбатенко вам пора решительно кончать. Надо нанести серию таких ударов, чтобы он уже не смог подняться.

– Если бы мы дрались с ним на кулаках, он бы с разбитой мордой и поломанными ребрами валялся" у моих ног, корчился бы на паркете. Но рукам в демократической обстановке, будь она неладна, волю не дашь, так что ваш совет, полковник, хорош, но не для поединка с Горбатенко.

Я другое имел в виду, товарищ генерал.

Кабанов подался вперед:

– Что ты.., вы имели в виду?

– Пятьдесят на пятьдесят, – произнес Серебров вкрадчивым голосом. Таким тоном обычно называют пароль и ждут ответа.

– Что пятьдесят на пятьдесят, Сергей Владимирович?

– Шансы ваши с Горбатенко почти уравнялись, чуть-чуть туда, чуть-чуть сюда, шаг вправо, шаг влево, и чаша весов качнется.

– Ах, вы об этом? – Генерал встал из-за стола, одернул пиджак. От этой привычки Кабанов избавиться не мог, он всегда одергивал пиджак – старая армейская выучка.

– Я понимаю вас, Григорий Викторович, – Серебров повернулся вместе с креслом и оказался лицом к лицу с генералом, – вы человек честный, к подлости не привыкли.

– Нет, не приучен. Я же все-таки человек военный, награды имею боевые.

«Ну и дурак!» – подумал Серебров.

Подобная реакция входила в планы Сереброва, он знал ответ наперед, и поэтому поведение Кабанова его не удивляло, не возмущало, вызывало лишь легкую улыбку.