Столетнее проклятие - Шэна Эйби

Она больше ничего не видела, потому что было темно, а горящий факел оказался так далеко, а смерть была так близко. Опасность разрасталась, грозя высосать из нее кровь и жизнь, поглотить ее без остатка.

Комната была большая, слишком большая, и знакомая, и незнакомая, как бывает во сне. Опасность и смерть так легко прятались в ее темных углах, притворяясь обычными тенями. Она не видела эти живые, зловещие тени, не могла остановить их; она никогда не думала, что удушливый мрак кладовой окажется так огромен:

Гоблины, кровь, опасность, ледяной камень, комната слишком большая, негде спрятаться, сейчас она умрет, как умер отец, и Она, и все остальные, и вся кровь мира никогда не смоет ее потери, тошнотворно — сладкая кровь, а смерть стоит перед ней и хохочет, хохочет…

Авалон Кинкардин впервые в жизни потеряла сознание и замертво рухнула на руки подоспевших женщин, заливая кровью свое платье.

Было тепло, и все же она дрожала от холода. Что-то мягкое и тяжелое укрывало ее от шеи до ног. Левую руку пронизала острая боль.

— Не бойся, — прозвучал над ее головой знакомый голос со странным, чужеземным выговором. — Могло быть гораздо хуже. Теперь кровотечение остановилось.

— И как раз вовремя, — отозвался другой голос, низкий, глубокий, напряженный. Узнав этот голос, она открыла глаза.

— Авалон, — сказал Маркус и, наклонившись над ней, сжал ее здоровую руку.

Авалон попыталась сесть. Голова у нее кружилась. Маркус помог ей приподняться и бережно прислонил спиной к подушкам. Она была в покоях лэрда. Авалон никак не могла привыкнуть, что это и ее собственные покои. Небо за окном алело, значит, теперь то ли закат, то ли восход.

— Осторожней, — умоляюще попросил Маркус. — Ты потеряла слишком много крови.

— Все в порядке, — заверила она, не совсем, впрочем, искренне.

Рядом с Маркусом возник Бальтазар, пряча руки в широких рукавах своих просторных одеяний.

— Будь ты на войне, леди, таким ударом ты прикончила бы врага.

«Это, наверное, шутка», — подумала Авалон и слабо улыбнулась. Маг улыбнулся ей в ответ.

— Теперь за тебя можно не беспокоиться, — объявил он. — Чего, впрочем, я не сказал бы о твоем муже.

Маркус пропустил его слова мимо ушей.

— Как ты себя чувствуешь? Ты помнишь, что произошло?

— Все в порядке. Я…

«Кровь, гоблины, смерть!» — зашипела химера. «Прекрати!» — мысленно приказала ей Авалон.

— Я ничего не помню. — Авалон закрыла глаза, спасаясь от пристального взгляда Маркуса, и откинула голову на подушки.

Она скорее ощутила, чем услышала, наступившую тишину: сомнение, настороженность, боязнь утомить ее. Что ж, если таким образом можно избавиться от расспросов, она притворится уставшей, хотя на самом деле совсем не устала. И помнит все.

— Хорошенько подумай, леди, — посоветовал маг, нарушая молчание. — Было бы только лучше, если б ты делилась с Кинкардином всеми своими воспоминаниями.

Авалон открыла глаза и взглянула на Бальтазара, который стоял за спиной у нахмуренного Маркуса. Одетый в черное маг изящно повел плечами.

— Муж и жена должны делиться всем, что у них на душе. Во всяком случае, так считают у меня на родине.

Авалон перевела виноватый взгляд на окно, пылавшее закатным светом, и услышала, как маг легкомысленно добавил:

— Впрочем, здесь, быть может, принято иначе.

— Он направился к двери, но на полпути остановился.

— Но ведь быть всегда одному — это так холодно.

— И ушел.

— Какого дьявола он все это нес? — мрачно спросил Маркус.

Авалон опустила взгляд на укрывшие ее одеяла.

— Глупости все это, — пробормотала она. — Мне нужно встать. Я ведь не больна.

Она хотела откинуть одеяло, но Маркус положил руку ей на плечо, вынудил снова лечь.

— Авалон, сегодня вечером в кухне ты ножом разрезала себе вену. Это ты помнишь? У тебя вытекло много крови, мы едва сумели остановить ее.

— Вот как, — слабым голосом отозвалась она. — Но теперь мне уже лучше.

— Ты останешься здесь, — твердо сказал Маркус. — Потерять столько крови — это очень опасно. Я не допущу, чтобы ты навредила себе.

— С какой стати я буду вредить себе? — раздраженно возразила Авалон. — Все, чего я хочу, — встать и…

— Нет! — крикнул Маркус так громко, что она замолчала.

В тишине стало слышно, как гремит на ветру неплотно прикрытая ставня.

Маркус тяжело вздохнул и с силой провел пятерней по густым волосам.

— Извини, — пробормотал он и вынужденно усмехнулся. — В последнее время я только и делаю, что извиняюсь перед тобой. Тебе это, должно быть, уже надоело.

— Ты жалеешь, что прикрикнул на меня? — спросила Авалон.

Маркус снова вздохнул и встал, отошел к окну; в каждом его движении сквозило беспокойство.

— Мне доводилось видеть, как люди умирали от такого пореза, — сказал он. — Кровь не могли остановить, и жизнь попросту вытекала из них по капле. Ужасное зрелище.

Ставня вновь загремела, но Маркус придержал ее, поправил задвижку, и неумолчный вой ветра превратился в еле слышный шепот.

— Я не умру, — сказала Авалон.

— Не умрешь, — подтвердил Маркус. — Я тебе не позволю.

Он вдруг обмяк, уткнулся лбом в окно.

— Как же я устал, — пробормотал он. Авалон впервые слышала, чтобы Маркус открыто признавал ся в усталости.

— Приляг. — Она похлопала по кровати рядом с собой.

— У меня еще столько дел.

Авалон невозмутимо ждала. Наконец Маркус повернулся к ней лицом, и тогда она выразительно посмотрела на него, еще раз хлопнув рукой по простыне.

— Приляг, — повторила она.

У Маркуса вырвался смешок.

— Бальтазар, кажется, считает, что мы должны быть до конца откровенны друг с другом.

— Да, примерно так он и сказал.

— Но ведь это может быть опасно, Авалон. Ты не знаешь…

— Я знаю, что мне нечего опасаться, — твердо сказала она.

— В самом деле?

— Да.

— Как ты во мне уверена, миледи. Я этого не заслуживаю.

— Маркус, — сказала Авалон, — я не стала бы тебя обманывать. Я уверена, что уже хорошо знаю тебя.

— Когда мне сравнялось восемнадцать, — проговорил он, не сводя глаз с ее руки, — я успел уже повидать много жестокостей. Я видел, как целые армии режут друг друга из-за религиозных разногласий. Я видел, как цивилизованные люди, люди, считавшие, что их благословил сам бог, вели себя точно стервятники в беззащитных селениях. Я видел, как был убит мой рыцарь. Но все это бледнеет перед деяниями не скольких людей. Они называли себя монахами.