Карл Великий. Основатель империи Каролингов - Гарольд Лэмб

Когда никто не подал голоса в знак протеста, Лев III торжественно присягнул в том, что он ни в чем не виновен. Те, кто обвинял его, были выслушаны и приговорены епископами к смерти, но помилованы Шарлеманем и, по просьбе Льва III, отправлены в ссылку в страну франков.

Наступила середина декабря. Духовенство по-прежнему заседало, уже неофициально. Теодульф, Арно, уже посвященный в сан архиепископа, и один из учеников Алкуина образовали сплоченную группу и настойчиво продвигали неоднократно повторенную мысль последнего, что владения Шарлеманя выросли в новую империю, империю христиан. Разве не был он ее единственным защитником? А если так, то какой титул принадлежит ему по праву?

В хрониках одного монастыря, в Лорхе, было записано так: «Поскольку титул императора свободен, Карл, король, будет носить его по воле христианского народа».

Разве Шарлемань не пытался объединить христианский народ? Разве преподобный аббат из Тура не призывал верующих обратить свой взор на эту империю без видимых границ, истинное явление града Божьего, предсказанного божественным Августином?

Что с того, что римские политиканы посмеивались над этим? Какое имело значение то, что сам папа римский Лев III приветствовал это событие молча? Трое друзей Алкуина сидели рядом с Ангильбертом, который долгие годы провел бок о бок с Шарлеманем. О чем он думал?

«Теперь в могуществе и власти он превосходит всех других королей, вместе взятых. Что касается его самого, то он справедлив, честен и сдержан».

За два дня до Рождества эти четыре друга Шарлеманя заседали вместе с задумчивым Львом III. Никто из секретарей не записал их беседы. Бесспорно, папа римский чувствовал в своем сердце благодарность за поддержку короля; его тело носило на себе шрамы от ножей заговорщиков; он поклялся на алтаре святого Петра в том, что невиновен, а до него это проделал единственный человек в истории – Пелагий – во время правления императора Юстиниана.

Теодульф и Арно были людьми стойкими и просто так своих убеждений не сдавали; они выполняли свои миссии, разъезжая по всем дорогам христианских земель; они ввязывались в борьбу по обе стороны границ. И в своих мыслях твердо удерживали то, что говорил Алкуин: Шарлемань превзошел всех других королей, он принесет мир на христианские земли. Теодульф в своем воображении рисовал этот мир не столько для себя лично, сколько для своих детей.

Лев III выслушал их всех. На нем, как и на папе Адриане, лежала ответственность за святую церковь; он один представлял святого Петра и Рим…

Из Остии прибыли неожиданные вести. Монах Захария высадился там вместе с посланником патриарха Иерусалима. Тот, кто отвозил дары Шарлеманя, привез королю Франкского государства ключи от церквей Гроба Господня, Голгофы и знамя Иерусалима. Римское духовенство и франкские вельможи объединились под этим символом доброго предзнаменования. Был поспешно выслан конный отряд, чтобы встретить и проводить посланников из Святой земли до ближайших городских ворот.

Ранним рождественским утром Шарлемань, король франков, вступил под своды храма Святого Петра. Пройдя между пурпурными драпировками, которыми были занавешены колонны нефа, он подошел к триумфальной арке, где горела тысяча свечей. По настоятельной просьбе Льва III Шарлемань надел – второй раз в жизни – наряд римского патриция: тунику, плащ и легкие сандалии.

С колокольни раздался звон колоколов церкви, возраст которой насчитывал 400 лет. Вокруг величественной иллюминации горящих свечей триумфальной арки толпились римское духовенство и служители храма Святого Петра, епископы из страны франков, вельможи из разных стран и дворяне Рима. Рядом с Шарлеманем ожидал Пипин, которого специально вызвали ради такого случая. У алтаря стояли дочери Шарлеманя.

В портике вассалы короля держали в руках рождественские подарки – серебряный столик, блюда и кубки из золота, слиток драгоценного металла, вес которого равен весу самого короля.

Колокола перестали звонить, как только Шарлемань опустился на колени для молитвы перед порфировыми колоннами и статуями святых и ангелов, которых покойный папа Адриан поместил над склепом святого Петра.

В эту первую молитву нового года легли воспоминания о двадцатидевятилетнем правлении великого короля, о детях Хильдегарды и покойной Лютгарде, о его клятвенном обещании Адриану, которое он сдержал по-своему.

Когда Шарлемань встал с молитвы, к нему подошел Лев III, возложив ему на голову корону. В пламени свечей ярко заискрились ее драгоценные камни.

Дружный хор голосов воскликнул:

– Карлу Августу, коронованному Господом, великому римскому императору, дарующему мир, – долгих лет жизни и славных побед!

Дважды духовенство и римские вельможи вместе с франками повторили этот клич. Шарлемань, слушая, не двигался с места. Лев III вместе со служителями алтаря протянул пышную пурпурную мантию, накинул ее на плечи Шарлеманю и склонился перед ним в поклоне, как перед августейшим цезарем, императором Рима. Потом папа направился к алтарю, и вместе с призывом к мессе воцарилась тишина… В конце молитвы после имени Карла последовало слово «император».

Когда последний из его даров подняли к алтарю, Шарлемань покинул неф церкви и молча направился к выходу. Вокруг толпились люди, и ни на секунду не смолкал звук благодарственного молебна.

Если верить Гному Эйнгарду, Шарлемань воскликнул: «Если бы я знал, что намеревается сделать Лев, я бы никогда не ступил под своды этого храма, даже в такой святой праздник!»

Так записал Эйнгард в своей биографии Шарлеманя, и так это преподают в наши дни, что еще больше добавляет тайны к коронации Шарлеманя. Если великий король не предвидел подобной церемонии, то чего же он ожидал? И что на самом деле собирался сделать папа римский?

Мудрейшие ученые не смогли разгадать для нас эту тайну, потому что в их руках были только обрывочные сведения. Они полагали, что сам Алкуин ожидал, что его другу в Риме присвоят титул императора. Но никто не был способен определить, чего ожидал великий Арнульфинг.

Вряд ли они могли, если на то пошло, водрузить символ мировой империи на голову человека, который об этом даже не подозревал, а тем более на голову дикого франка, который терпеть не мог римских титулов и смутно представлял себе, несмотря на свое добросовестное самообразование, кто такой Цезарь Август. Может быть, в другое время все это получилось бы, но только не тогда, когда этот человек, проведя последний год в решении множества проблем во всей Европе, приехал в Рим, чтобы присутствовать на процессе над святейшим папой, а потом вошел под своды храма, чтобы сотворить молитву и принести дары на Рождество. На это указывают историки молодого поколения, и между их строчками явно читается насмешка.

Нет, конечно же нет, Шарлемань ожидал чего-то у алтаря, но чего именно, никто не знает. Необходимо помнить, что когда совет заседал в Латеране после оправдания Льва III, то, похоже, именно Арно председательствовал на совете при обсуждении этого особого случая. Хронист из Лорха редко ошибался. По той причине, что Шарлемань враждебно относился к слову «империя», Алкуин со своими друзьями, наверное, называл так весь христианский люд, а это совпадало с тем, как король относился к своему народу. Возможно, совет выразил желание, чтобы он носил титул не только короля франков и лангобардов, но императора западных христиан. Но сам Шарлемань, безусловно, не ожидал того, что папа римский сотворит у алтаря.