Дикий барин - Джон Шемякин

Дворовые воют, ждут набата, чтобы ограду валить и немца бить за шахматы его вонючие. Из благочиния приезжали, справлялись про то, про се, щупали занавески. Уехали быстро – каждому высказал свое: «…Идумей Варавва да Авимелех, вам ли в граде сем быти?!»

Смотришь на все на это действие, приподнятый на властных подушках. Лежишь, как главный орден на голубой ленте, свидетель прошлого столетия. В думчатом блеске. А екатерининский орел уже устало вздымает над тобой державны крыла. Вот те минуты бы! Мгновение бы мне! Случай вернуть!

Огненный взор брошен, саблю с персиянского ковра рвешь! «За Матушкой отправляюсь! Пожил на славу, так и тут дам распоследнюю кадриль!»

И с черкасского ствола р-раз! В дыму палевом палашом своим направо-налево! Накрест! Как при Туртукае! Ногой забитое целебной ватой окно во двор под звон и чужие причитания – н-н-на! И из второго пистоля прямо в незнакомую проезжающую бричку, в которой вдруг обмяк седок в пестренькой косынке на шее, прижимая к груди шкатулку, с дырочкой аккуратной во лбу.

– Что-э?! Позабыли меня? Меня?!

И с рыком львиным оземь! А уж тут за мной и ангелы прилетят в драгунских касках, подхватят слабого дитятю своего и снесут на дегтярных крылах туда, куда генералов обычно отправляют – чучела из них делать восковые для воспитания в юношестве почета и бережения к святыням отечества.

Бронхит же этот мерзейший… Ходишь собственной карикатурой эдакой по залам, никого на месте нет, кашляешь, жалеешь себя. Слабо мотая тапочками, сидишь на продавленном великими россами креслице и плачешь, тряся зажелтелыми от турецкого табаку сединами.

Жизнь, куда ж ты умчалась?

Читаю про то, что люди шьют себе одежду из тканей, которые не раскупили элитные портняжки. Видел людей, которые купили себе мебель из разорившихся салонов. Слышал про яростный торг у прогоревших кабаков насчет посуды.

Все это считаю благотворными проявлениями кризиса.

Когда начнутся распродажи тех, кто в эти кабаки ходил, заказывал эти недошитые шмотки и прочее? Пену дней надо сдувать полностью.

Так и вижу заведение, в котором за небольшую цену и в кредит (что важно) можно будет забирать в подневольное услужение ранее крайне эффективных и позавчера очень успешных. Я бы подъезжал к такому пункту переработки на кряжистых толстоногих лошадках, запряженных в розвальни, сколоченных крупными гвоздями из обломков роялей прогоревших филармоний. На лошадях – попоны из деликатесной ткани «SUPER 180». Сам же буду в самом чистом, что смогу подобрать по чьим-то сгоревшим гардеробам. Я уже присмотрел себе кое-что, кстати.

Чуб у меня уже есть, затылок же гол, так что узнать меня будет не так чтобы очень сложно.

Надо быть ответственными собственниками! Пора секвестировать необузданные потребности! Так прокричу, прожевывая луковицу сочную, привстав в лакированных розвальнях. И вожжами из ремней «Гуччи» потрясу. Выводите, крикну, динамичных! Самых таких давайте! Чтобы успешны и резвы были, не помороженных, короче! Без сладости чтоб! Вяжите их к этим вот, тем, в блейзерах, что за санками боками водят. Нам еще за рыбой ехать!

И Савелий Парменыч мой любезный в кривенько сидящей дамской диадеме из саней зальется лаем ликующим.

Урезают желудки, чтобы похудеть. Видел по ТВ. Приходят в клинику и говорят весьма беспечно: режьте! Платят деньги за это благое дело добродушным медикам-брюхорезам.

Ведущая на ТВ чуть сама не вскрылась от восторга. Все допрашивала изможденную прооперированную: мол, как? как стать такой же и мне? А доктор тут же стоит и подмигивает в камеру.

Я задумчиво вытер жирные руки о белокурые волосы девы, подающей мне с поклоном на завтрак жареных поросят, чеснок, кисели и взвары. Вздохнул с протяжностью.

Думаю, что если подопрет, то я клинику открою. Буду заражать желающих схуднуть тифом. Под музыку, в клубах ароматерапии (тиф – он такой), в прекрасных палатах с панорамными видами на заснеженные горы будут бредить в тифозном жаре на кроватях из кедра модели, прочие красавицы поздних сроков поспевания, состоятельные идиоты всех мастей.

Бюджетная линия будет представлена покосившимся над оврагом бараком с качающейся под низким потолком лампочкой на голом проводе. Там, разумеется, попроще все будет. Нары, два ведра, прорезиненные халаты на персонале, шланг с напором воды, тряпицы для общей самостоятельной обтирки.

Для совсем уж – клетка и миска в луже.

Круизное направление можно наладить. Баржа-лайнер «Чумная Мэри» с заходом в Сызрань для пополнения отдыхающих. Туман, утро, черная баржа неслышно пристает к берегу, укрепленные веревками отдыхающие стоят вдоль борта в черных (черный стройнит) одеждах с порядковыми номерами на груди. Экипаж в колпаках баграми вытаскивает из трюма окончательно похудевших. Ветер тыкается в тяжелые просмоленные паруса. Скрипят доски палубы. Девочка Марья, опрокинув жалобный бидон, смотрит на наше молчаливое прибытие с пристани, зажимая рот платком. Я с черепом (символом долголетия) в вытянутой перед собой руке стою на баке передвижной диетологической лечебницы. Змея Эскулапа на бушприте скалит ядовитую пасть.

Кто откажется погрести на такой ладье до Саратова и, возможно, обратно?

И ведь не только тиф можно использовать для сброса веса! Холера может подсобить в этом вопросе. Для изящных духом – тропическая малярия прямо из благоуханных дебрей Конго и стакан джина на хине каждые два часа. Да мало ли…

Одна агент НКВД в Финляндии (миллионерша, кстати сказать) в 1940 году, чтобы похудеть, торопливо ела динамит. Похудела. Плюс арест помог, конечно. Но динамит рано сбрасывать с оздоровительного счета.

Не то чтобы много у меня было динамита, но раз такое дело…

Вот уже вторую неделю пугаю людей, вымогая у них всякое потребное мне сейчас. В основном, конечно, деньги и восторги. Строю планы на теплые малоношеные вещи приемлемых расцветок.

Для достижения целей жру окаменевшую лаву. Страшного черного цвета с белесым налетом веков.

Сожрал я кусков этой лавы на глазах у потрясенной публики уже 750 граммов. Разгрызаю куски пемзы в мелкое крошево и мучительно глотаю. Люди не верят – приходится стучать кусками по полировке, доказывая, что все без обмана.

Дела идут хорошо, но есть минус. Приходится сжирать весь кусок лавы без остатка. А они, куски-то эти, говорю, не маленькие совсем, а достаточно увесистые. Отсюда отсутствие аппетита. Нажрись-ка такими кусками, и печеные фазаны, основа моей диеты, в рот, помнящий дым Везувия, лезут с трудом. А сжирать надо без остатка, иначе позорное разоблачение и вставные зубы на неструганой полочке.

Куприн бы обо мне рассказ написал. Но на это теперь надежды мало, конечно.

Лавы осталось тоже не очень много. Расходую максимально бережно. Разворачиваю платочек клетчатый, вроде как из странствий единственное, что упас. И начинаю вгрызаться. Треск, скрежет, крошево из пасти, гримасы – все как полагается.