Сага о Великой Степи - Мурад Аджи

– Не в этом ли году Тагирджал принял мусульманство?

Бестактный вопрос. Икрам-мюалим пропустил его мимо ушей, даже отвернулся, и нарочно громко поздоровался с женщинами, которые уже добрых полчаса обмазывали глиной крышу соседнего дома и во все глаза смотрели на нас.

Я тоже поздоровался и, чтобы выйти из неловкого положения, попросил разрешения посмотреть их прекрасный дом. Гость в дом просится – кому это неприятно?

Такие дома Лермонтов называл саклей. Крошечные комнатки, устланные коврами. Веранда. Пол, как положено, глинобитный. На стенах фотокарточки, в рамках. Еще висят занавески, за которыми во встроенных нишах – посуда или постели. Печей нет. Вернее, есть, в каждой комнате, но тоже встроены в стену, и их будто бы нет.

Печь в горах топят по-черному и тогда открывают дырку в потолке. Потолок всюду прокопченный, низкий и не похож на наш. Вплотную уложенные жерди, сверху засыпанные землей, вот весь потолок. В доме поразительная чистота. Будто готовились к празднику. Ни пылинки, ни соринки, пахнет теплым хлебом, шерстью и свежим овечьим сыром.

К сакле примыкает сарай для скотины. Без скотины в горах не прожить. Дома же отапливают кизяками – сушеным навозом. Другого ничего нет. Зеленовато-коричневые лепешки пополам с соломой прилеплены в аулах едва ли не ко всем заборам, к стенам сараев. Сохнут. А высушенное топливо люди складывают высокими штабелями, заполняя до краев свои тесные маленькие дворики… Таков здесь XX век…

На ночь меня приютил Ярохмедов Ярохмед, седеющий горец с чуть притухшими черными, очень выразительными глазами.

Дом Ярохмеда построен, наверное, его дедом или прадедом. И с тех пор к нему не прикасалась рука строителя. Дом двухэтажный, с балконом, когда-то он был одним из лучших в Тагирджале. Первый этаж, как положено, для скотины. На втором живут, там есть и кунацкая, для гостей. Современная кунацкая, заставленная: кровати, стол, стулья, диван.

Мужчины уже не сидят на полу, облокотившись, как бывало, на мягкие подушки, не вытягивают с удовольствием затекшие ноги. Теперь разговаривать любят за столом. А что делать? XX век. Вечером Ярохмед поделился (за столом, разумеется) мечтой – он получил участок на равнине, будет строиться. Да вот бабушка и мать боятся ехать, говорят, душно им на равнине будет, особенно бабушке, за свои сто лет так и не выезжавшей из Тагирджала.

И тут же Ярохмед почему-то вспомнил, каким был еще не давно их аул, как он славился острословами – шутники на весь Кавказ. «Приехал как-то секретарь райкома, толстый, важный, в шляпе и с портфелем в руке. Ходит по Тагирджалу и кричит на всех. Видит, мальчик лет семи ведет ишака и курит. Секретарь кричит:

– Эй, маленький и куришь. Тогда дай сигарету ишаку.

– Мой ишак представитель райкома, ему «Казбек» нужен, – спокойно сказал мальчик. И пошел дальше».

А самой глупой шуткой лет сто назад была бы такая: «Скоро не будет лезгинских праздников». Честное слово, засмеяли бы, никто бы не поверил, что внуки выбросят папахи, бурки, черкески своих дедов. И уж в чем можно быть абсолютно уверенным – никому в голову не пришло бы сказать, что в аулах замолкнут песни, что народ, давший миру лезгинку, разучится ее танцевать. (С остывшей кровью разве танцуют лезгинку? Пей – не пей водку, а кровь разогревает не она…)

– В Тагирджал, – вспоминал дальше Ярохмед, – люди приходили и по делу, и просто так, послушать, посмеяться, душу отвести.

В. Верещагин. Лезгинка. 1864–1867 гг.

В селении целых семь (!) пиров – святых мест. Около одного женщины лечатся от бесплодия, у другого – когда пропадает в груди молоко. Есть пир, земля которого лучшее средство от зубной боли, нужно лишь положить кусочек на больной зуб – боль как рукой снимет. Помогало лучше, чем иные нынешние лекарства.

И сейчас нет-нет да и появится новая тряпочка у пира. Значит, снова кто-то пришел просить помощи у Всевышнего. Значит, не забыты слова бабушек и дедушек о великих таинствах Тагирджала.

Утром меня ждала новая дорога – Ярохмед обещал проводить в Судур, еще одно древнее лезгинское селение. Оно моложе Тагирджала, там нет замечательных пиров, но зато там хорошо виден Шахдаг, гора, покрытая снегом. Рядом Главный Кавказский хребет, а это, каждый знает, уже серьезно.

Ехать недалеко – километров десять. Но долго. По тропе, верхом. Другой дороги из Тагирджала нет. Когда-то дорога была вполне приличной, но вот заросла без людей: приходилось пригибаться, чтобы ветки не поранили лицо. Кустарники кое-где уже сомкнулись над тропой.

Красота кругом фантастическая. Тропа ведет по краю каньона. Где-то внизу слышится река, ее скрывал туман, вернее, облака. Раза два или три видел притоки неведомой реки, они срывались с соседнего склона и падали в облако.

Иногда кустарники, обсыпанные ягодами, кончались и тропа петляла среди огромных камней, подернутых мхом и клочьями травы. А когда не было и этой растительности, тропа сужалась, прилипала к горе, и оставалось молить Аллаха, чтобы лошадь вписалась в размеры дороги. И лишь бы не оступилась. Ведь дорога на Судур лежит на высоте двух километров.

К обеду доехали. Я чувствовал смертельную у сталость. Высокогорье! Еще бы на километр пути меня не хватило. Без седла, честное слово, по горам много не наездить, да с непривычки – надо сжимать коленями круп, иначе свалишься… Но какие впечатления.

Ехали, и слава Аллаху, не видели ничего, кроме хорошего.

За такие впечатления в цивилизованном мире платят твердой валютой. Но здесь о доходе от туризма даже не слышали, иначе пару-тройку седел сделали бы. На всякий случай. Или – нет мужчин?

Думаете, к аулу мы подъехали незамеченными? Куда там. Оказывается, тут мышь не прошмыгнет незамеченной. От зорких пастухов не скрыться. Пастухи перекликаются, издавая высокие звуки, которые незнакомец может и не у слышать. И – летит новость от горы к горе, обгоняя самого быстрого всадника.

Около аула склон почти пологий («почти», разумеется, с очень-очень большой поправкой), он весь под огородами.

В Судуре сады растут плохо, все-таки горы кругом, где и снег, и морозы порой не уступают сибирским. Когда мы подъезжали, люди собирали картошку на своих огородах, мимо которых тоже не проедешь – хоть пару слов, а надо сказать. Огороды скрывались за каменными грядами. Не от скотины эти «заборы» и уж, конечно, не от людей. Крестьяне весной очищают наделы, но к следующей весне из земли «вырастают» новые камни. Их и выбрасывают с полей, возвышая и без того высокие гряды.

После Тагирджала Судур впечатления не произвел – такой же очень строгий, аккуратный, как истинный горец.

Когда мы въезжали, запомнились две женщины, они стирали шерсть под деревом. Белый сугроб сушился перед ними. Куры, индейки расхаживали рядом. Значит, еще теплится жизнь в Судуре, еще не все бросили дома предков. Кое-как живут. Не хуже и не лучше, а так, как отпустила нынешняя жизнь – в дремоте.