Восемь - Кэтрин Нэвилл

Ничто не могло успокоить его, и, когда небо за окнами порозовело, Талейран все еще не спал. Его голубые глаза стали мутными от бессонницы, золотые кудри растрепались. Один раз, проснувшись, Мирей выкрикнула:

— Я пойду в Аббатскую обитель с тобой, кузина. Я никогда не отпущу тебя одну к францисканцам.

Будто ледяная игла пронзила мозг Талейрана при этих словах. Боже, возможно ли, что Валентина умерла? Он не мог даже думать о том, что произошло в Аббатской обители. Когда Мирей отдохнет, он узнает от нее правду, пусть это и причинит страшную боль им обоим.

Внезапно он услышал звук легких шагов.

— Мирей? — прошептал он, но ответа не последовало. Вскочив, Талейран отбросил полог постели. Девушки в спальне не было.

Накинув на себя шелковый халат, он захромал к гардеробной, но, проходя мимо французских окон, разглядел сквозь тонкие занавески девичий силуэт, очерченный розовым светом зари. Талейран откинул занавески и оцепенел.

Мирей стояла к нему спиной, оглядывая фруктовые деревья в его маленьком саду. Она была обнажена, и ее белая кожа светилась подобно дорогому шелку. Морису тут же пришла на память их первая встреча, когда он увидел девушек на помосте в студии Давида. Валентину и Мирей. Боль от этих воспоминаний была столь сильна, словно его пронзили копьем. Однако кроме этой боли в глубинах его существа поднималось и другое чувство. Когда оно всплыло на поверхность, Талейран содрогнулся — чувство оказалось куда ужаснее, чем он мог себе представить. Вожделение, похоть, страсть. Ему хотелось схватить девушку прямо здесь, на террасе, в лучах восходящего солнца, погрузиться в нее своей измученной плотью, повалить ее на землю, кусать ее губы, оставлять синяки на теле, утопить свою боль в ее темных глубинах. И едва это желание окрепло в нем, Мирей почувствовала его присутствие и обернулась. Увидев Талейрана, она зарделась. Он ужасно смутился, однако попытался скрыть замешательство.

— Моя дорогая, ты простудишься, — сказал он, торопливо снимая халат и набрасывая его на плечи девушки. — В это время года роса выпадает обильно.

Самому себе Талейран представлялся дураком. Хуже того, когда его пальцы коснулись ее плеч, в него словно ударила молния. Прежде ему не приходилось ощущать ничего подобного. Он хотел найти в себе силы, чтобы уйти, но Мирей глядела на него своими бездонными зелеными глазами. Он поспешно отвел взгляд. Девушка не должна была догадаться, о чем он думал. Это было недостойно. Талейран лихорадочно пытался придумать, что смогло бы помочь ему подавить в себе это чувство, возникшее столь внезапно. И бывшее таким жестоким.

— Морис, — проговорила Мирей, поправляя тонкими пальчиками локон его непокорных кудрей. — Я хочу поговорить о Валентине сейчас. Могу я поговорить с вами о Валентине?

Ее рыжие волосы шевелились на обнаженной груди от легкого дуновения ветерка. Талейран тоже ощущал его через тонкую ткань ночной рубахи. Он стоял так близко к ней, что мог уловить тонкий аромат ее кожи. Морис закрыл глаза, сдерживая свои чувства, он боялся смотреть ей в глаза, чтобы она не заметила его состояния. Боль, которая снедала его изнутри, была невыносима. Какое же он чудовище!

Талейран заставил себя открыть глаза и посмотреть на девушку. Он попытался улыбнуться, но вместо улыбки вышел мученический оскал.

— Ты назвала меня Морисом, — сказал он, все еще силясь улыбаться. — Не дядей Морисом.

Мирей была невыразимо прекрасна в тот миг, ее чуть приоткрытые губы напоминали лепестки роз… Он прогнал эти мысли прочь. Валентина. Мирей хотела поговорить о Валентине. Нежно, но решительно он положил ей руки на плечи. Морис почувствовал тепло ее кожи сквозь тонкую шелковую ткань, разглядел тонкую голубую жилку, пульсирующую на длинной белой шее, и ниже — тень между юными грудями…

— Валентина очень сильно любила вас, — произнесла Мирей сдавленным голосом. — Я знала все ее мысли и чувства. Она мечтала, чтобы между вами произошло то, что обычно происходит между мужчиной и женщиной. Вы понимаете, что я имею в виду?

Девушка опять взглянула на него, губы ее были так близко, а тело… Он подумал, что расслышал неверно.

— Я… я не уверен… То есть, конечно, я знаю, — заикаясь произнес он. — Но я никогда не мог вообразить, что…

Он снова почувствовал себя дураком. Господи, о чем она говорит?

— Мирей, — строго произнес Талейран, пытаясь говорить с отеческой добротой. Ведь эта девочка, стоявшая перед ним, годилась ему в дочери. Ребенок, да и только. — Мирей…— повторил он, гадая, как перевести разговор в более безопасное русло.

Но она подняла руки и коснулась его лица, пробежала пальцами по волосам. И вдруг приникла к его губам своими губами. «Боже, — подумал Талейран, — я, наверное, сошел с ума. Этого не может быть».

— Мирей, — снова начал он, касаясь губами ее губ. — Я не могу… мы не можем…

Он почувствовал, как душа словно распахнулась ей навстречу, когда он приник к ее устам, в чреслах запульсировала кровь. Нет. Нельзя. Не так. Не теперь.

— Не забывайте, — прошептала Мирей, дотрагиваясь до его груди через тонкую ткань рубахи. — Я тоже любила ее.

Талейран застонал, сорвал покров с ее плеч и погрузился в теплую плоть.

Он тонул, тонул… погружаясь в пучину темной страсти. Его пальцы были подобны холодным струям воды на шелке стройных бедер девушки. Любовники лежали на смятой постели, и он чувствовал, как падает… падает… Когда их губы встретились, Талейрану почудилось, что кровь переполнила его тело и выплеснулась в тело девушки, смешалась с ее кровью. Жестокость страсти, мучившей его, была невыносимой. Он пытался вспомнить, что делает и почему нельзя этого делать, но все забыл. А Мирей отдавалась ему со страстью еще более жестокой и темной, чем его собственная. Он никогда не испытывал ничего подобного. Ему хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

Когда Мирей смотрела на него своими темно-зелеными, похожими на бездонные озера глазами, он знал: она чувствует то же, что и он. Каждый раз, когда он касался ее, ласкал, она словно погружалась в его тело, пыталась раствориться в нем, в каждой его косточке, каждом нерве. Она как будто хотела увлечь его на дно темного озера, где они вместе утонули бы в дурмане страсти. В Лете. В беспамятстве. И когда он плыл в озерах ее зеленых глаз, он чувствовал, как страсть накрывает его подобно шторму, и слышал зов ундин из темной глубины.

Морис Талейран любил многих женщин. У него было бессчетное множество любовниц, однако когда он лежал на смятых простынях, сплетясь с Мирей в тесном объятии, то не мог вспомнить ни одной. Он знал, что это счастье ему дано будет пережить вновь. Это было высшее блаженство, которое не многим дано испытать. Однако теперь он вновь чувствовал боль. И вину.

Вину. Потому что, когда они слились в любовном блаженстве, в объятиях друг друга, страстных и более могущественных, чем все, что он знал прежде, — он выдохнул: «Валентина». Валентина. Как раз в тот момент, когда волна страсти была наивысшей. И Мирей прошептала: «Да».