Вольер - Алла Дымовская

Но завтра поутру, это уж непременно. Они с Вероникой и «польским паничем» отправятся в город. Название которому Рим. Отсюда, из Путеол, быстрым летом каких‑то полчаса – и вот оно, начало. Удивительнее всего Тиму было то непонятное смирение, с каким друзья его собрались на затеянную ради него прогулку. Виндекс разве хмыкнул слегка, мол, у поэтов свои причуды, коли желаете вдохновляться от вещей столь странных, воля ваша. Но попрекать Тима он Вольером не стал, хотя и радости не выказал. Ни малейшей. Какая же скверна лежит на этом месте и на этом названии, что даже такой славный парень не желает об них мараться? Тим стоял в шаге от разгадки, но на сей раз не нашел он в душе своей ни тени боязливости, напротив, сделать последнее, решительное усилие его подстрекало изнутри безотчетное ощущение, имени которого Тим не знал, хотя и звучало оно донельзя ясно – собственное достоинство. Если суждено в грязь, так в грязь, но ежели выйдет в «князи» (интересно, что за место такое?), то и там останется тем же самым человеком. Главное, узнать про себя, дабы не таскать изо дня в день чужую личину.

А ведь и в гостеприимном доме Вероники притворство идет за ним след в след и никуда пока не деться. Столько вокруг ученых людей, того и гляди, попадет впросак. Взять, к примеру, простой разговор. Каждый здесь, куда ни плюнь (ох, вульгарное это выражение – Тим уже и такие тонкие понятия усвоил, да, да!), поди, на десятке разных языков свободно беседовать может. Пришлось прикинуться, дескать, по молодости мало еще подсобрал – почитай ни одного, кроме родного, но об том молчок, – оттого хочется ему по здешнему научиться. Что же, поверили сразу, наперебой кинулись ему помогать. Теперь, кроме как на местном наречии, с ним и не говорит никто. За то спасибо, Тим науку разговорную постигал быстро. Язык тутошней полосы весьма ритмичен и певуч – называется италийский. А его собственный – росский. У «польского панича» исконно природных аж целых два: тевтонский и вдобавок посполитая мова. Ну, одолеет и их со временем, сколько тогда возможностей будет стихи выпевать, представить – дух захватывает! У каждого ведь свои красоты, своя кожа и свое нутро – безбрежное, как виденное им давеча море. Радостное предчувствие захлестнуло его вздрогнувшее сердце, мрак ужасных грядущих открытий отступил на время. Как же красив здешний мир, что нет в нем, в Тиме, стойкой силы противиться его очарованию.

Назавтра, решено‑сказано, полетели. И не только до города. В самом граде Риме по большей части передвигаться пришлось с помощью «квантомкомба». А что делать? Это тебе не Большое Ковно, куда ему! В сравнение, ну чисто «Яблочный чиж» и луна целиком. Расстояния здесь громадные. Тим и не подозревал, что могут существовать на земле столь великие поселения. Оттого в городе проложили несколько воздушных дорог‑направлений, чтобы летящие вперед не сталкивались с теми, кому назад надобно. Толково у них вышло. Тим, как и всегда, удивления не выказал, пристроился аккурат хвостом за «польским паничем», а тот уж за Вероникой – сам, поди, точнехонько не знал, в которую сторону лететь. Оно не мудрено. Сверху город Рим одно бескрайнее смешение садов, лужаек и невиданных домов, а во многих местах – будто бы развалин. Виндекс объяснил ему: город сей не для прямого житья. Музеум под открытым небом, во как! Музеум – это такое помещение, где из века в век сохраняются «материальные предметы искусства», которые прежде иные радетели сотворили. Тутошнее собрание самое большое, оттого и народу ученого и любознательного пруд пруди. Тим решил, коли выпадет ему удача, тоже ни клочочка не пропустит, все обсмотрит и про все «составит мнение» – так говорить потребно, когда хочешь получить собственное знание о всяческих вещах. Но это дело будущего, скорее всего, далекого, если оно вообще суждено.

Приземлились через реку, около Ботнического сада Старого Универс‑титета (кажется, так?), у подножия холма прозванием Яникул. Насколько Тим смог уразуметь из случайно оброненных слов, универс‑титет прежде служил отдельно местом, где одни радетели учили других разнообразным наукам, какие кто хотел на выбор, но выбор тот получался невелик (для его поселка хоть какой бы сгодился, грустно подумал Тим). Теперь‑то, знамо дело, везде учат, почитай весь здешний мир один большой этот самый универс‑титет. А раньше не так оно было. Приходилось ехать нарочно и заранее, еще не на всех хватало, и желающих знаний наставляли в общей куче, как сказал Виндекс, «под одну гребенку». Плохо, наверное. Теперь тоже здоровенный домище не зазря пропадает, открыто с десяток детских «добровольческих» школ, для подростков и малышей, у кого родителям самим недосуг – «домовых»‑воспитателей у радетелей иметь не положено (да и чему те научат, разве по деревьям не лазать). Детишки вместе живут и вместе книжки читают, как раз те, по которым он, Тим, здоровый лоб, только‑только разума набираться начал.

Сад оказался хорош. Словно начертанный с воздуха гигантской умной рукой, вроде бы не человеческой, однако радетели его создали. Таково устроен: нипочем не угадаешь наперед, что тебя ждет за очередным зеленым поворотом. Панорама за панорамой, тут беседка, а там притаился в нише каменный человек, неподвижный и холодный, но все ж таки ничуть не хуже, скажем, «Пьющего носорога» Сомова. У Тима разыгралось воображение. Он представил себе, как все до одной белые полупрозрачные на солнце статуи сходят со своих возвышений. Как оживают их одежды и ловят ветер. Как разбегаются они с легкими смешками по укромным уголкам сада, и нужно догнать и уловить, но не сообразить тебе сразу, куда бежать, и оттого приходится подстерегать их из тайного укрытия.

– Дражайший мой бард, у вас развилась чреватая последствиями привычка задумываться на ходу, – предостерег его Виндекс, когда Тим сослепу зашибся о зеленоватую остроугольную чашу, ни с того ни с сего выскочившую на его пути. На поясе от удара включилась бляшка прохладного обдува с неприятным жужжанием. Тим прихлопнул ее ладонью – посторонний этот звук сейчас мешал ему.

– О, пусть задумывается! – мечтательной голубкой проворковала Вероника, наверное, представив себе, как Тим сочиняет очередные элегические строки в ее честь. (Он не против совсем, но это в другой раз, не теперь.) – Мы смотрим на страже.

Впереди из‑за растущего затейливо, зигзагообразного куста встало вдруг здание. Как понял Тим заранее из направления их передвижений, именно оно и было целью путешествия. Невысокий дом, можно сказать, приземистый, розовато‑серый и неприятно резких контуров, возник посреди открывшейся лужайки. Хотя и не вполне то была лужайка. Скорее, голая и плоская, как масленичный блин, поляна, без малейшего намека на присутствие ласковой, стелющейся у ног вечнозеленой травы. Коричневая сухая земля как бы отделяла и дом, и прилегающий к нему кругом участок от естественного тела цветущих садов, словно бы говоря: не входи сюда без нужды, а коли нужда все же есть, прими как предостережение. Тим и без того ничего хорошего не ждал, смело сделал шаг. Однако Вероника и «польский панич» Лютновский остановились нерешительно у земляной кромки.

– Дальше я могу и сам. Ежели вам не приятственно, то лучше не ходить? – с дальним намерением предложил Тим, участливо, но и лукавил. К дому сему хотелось идти ему в одиночестве. Мало ли чего откроется, свидетели при том не нужны.