КГБ и тайна смерти Кеннеди - Олег Нечипоренко

Считается, что ожидание возмездия страшнее самого возмездия. Поэтому можно допустить, что, задержись полицейские с приходом чуть дольше, Освальд мог уже не выйти из кинотеатра живым, пустив себе пулю в лоб.

Первое, что услышали от Освальда в здании полицейского управления собравшиеся там представители прессы и зафиксировали телекамеры, это выкрики: «Я не виноват! Я только козел отпущения!»

Такие заявления могли означать, что он сразу пытался публично оправдаться, не хотел брать на себя вину за ранение или смерть президента. Это, в свою очередь, наводит на мысль, что, стреляя по автомашине Кеннеди, он не испытывал комплекса Герострата и не стремился изменить ход мировой истории.

С момента ареста 22 ноября до выстрела Руби утром 24 ноября Освальд не сделал ни одного политического заявления ни во время допросов (кроме признания, что он не коммунист, а «марксист, но не марксист-ленинец»), ни во время краткого общения с прессой и ТВ, то есть ни разу не воспользовался возможностью провозгласить на весь мир свои идеологические и политические взгляды, как обычно делают после совершенной акции политические террористы, которые в подобных случаях не только признают свое участие в совершении теракта, но и подчеркивают, что гордятся этим, не испытывая чувства вины.

Находясь под арестом, Освальд, вероятно, все больше осознавал несоразмерность мотивов, приведших его к покушению на президента, с масштабами последствий этого для американской нации и всего мира.

Поведение Освальда во время единственного свидания с женой, самым близким ему человеком в тот период, в полицейском управлении Далласа, описанное в книге «Марина и Ли», можно посчитать одним из свидетельств правильности этого предположения: «Он выглядел жалким, его глаза были полны беспокойства»; «По его словам, это был прежний Ли, полный бравады, но Марина могла сказать по тону его голоса, что он испуган. Она видела страх в его глазах…»; «На глазах Ли были слезы, но он делал все, чтобы сдержать их…»; «Глазами он говорил «прощай» (при расставании. — О.Н.)»; «Марина была теперь уверена, что Ли виноват. Она видела эту вину в его глазах».

Более того, она считала, что, будучи невиновным, он поднял бы жуткий крик о своих правах, плохом обращении и требовал бы встречи с чиновниками самых высоких уровней, как не раз делал это ранее. Его признание, что с ним обращаются нормально, было для нее свидетельством его вины.

Марина увидела в глазах Освальда выражение одновременно удовлетворения и угрызений совести. Она не почувствовала, что он сбросил всегда давивший его какой-то груз и сделался счастливее.

«Он смотрел на нее не вполне обычно, с мольбой в глазах. Он умолял не покидать его. Он просил о ее любви, о поддержке, но больше всего о молчании. Он знал, что это конец».

Марина обратила внимание, что муж успокаивал и давал ей советы «словами, почти идентичными тем, которые он написал в «уолкеровской записке»».

Если отбросить всю патетику литературного стиля, то суть пересказа свежих тогда впечатлений сводится к одному: Марина была убеждена в виновности мужа в покушении на президента.

Тем не менее хотелось бы прокомментировать три момента из ее повествования о последнем свидании с Освальдом.

Чувство вины, которое Марина заметила в глазах мужа, было, наверное, прежде всего чувством вины перед ней. Это еще раз наводит на мысль о садомазохистской мотивации первого преступления Освальда. Поэтому, надо думать, даже если бы он остался жив и его изобличили в убийстве Кеннеди, он вряд ли признался бы, какова была истинная причина покушения — столь завышена была самооценка Освальда и ничтожен в глазах окружающих повод, толкнувший его на преступление.

Советы Марине в духе «уолкеровской записки» свидетельствуют о том, что Освальд понимал неотвратимость грядущего наказания, и могут служить косвенным признанием им своей вины.

Марина, говоря о привычке мужа громко отстаивать свои права, понятия не имела об обстоятельствах его допросов и о том, что в их ходе он уже стучал кулаком по столу.

Делал ли он это потому, что был невиновен? Судя по материалам первого допроса 22 ноября, Освальд бурно и враждебно реагировал на появление и участие в допросе специальных агентов ФБР, и в первую очередь Хости. Возможно, именно их присутствие сыграло свою «стимулирующую» роль и стало переломным моментом в его поведении. Этот «вечный раздражитель» помог ему укрепиться в мысли о правильности содеянного и уменьшить чувство вины. В результате растерянность и виноватость постепенно сменились свойственной ему самоуверенностью, и даже в такой ситуации его отношения с властями опять вернулись к принципу «первый — второй».

Из весьма скудных записей допросов следует, что Освальд довольно быстро собрался и стал следовать обычному для него стереотипу поведения: беззастенчиво говорил заведомую ложь, отрицал или искажал достоверные факты. Выпустил «своего» козла отпущения, рассказав, отвечая на вопрос о винтовке, что за день до покушения видел, как в кабинете Трули один из служащих склада демонстрировал винтовку. Пытался доказать свое алиби, утверждая, что во время проезда автокортежа завтракал на первом этаже с сослуживцами, в то время как названные им люди в тот момент находились у окон пятого этажа, и это зафиксировано документально.

Спрашивается, чем мог руководствоваться говоривший все это человек, прекрасно понимая, что такие байки элементарно рассыпаются при первой проверке? Думается, у Освальда просто не было времени, чтобы, оставшись наедине, сочинить какую-то версию и в дальнейшем упорно стоять на ней.

Совокупность всех рассмотренных в главе элементов — мотивация, поведение Освальда накануне, в день покушения и после него, технология доставки оружия и стрельбы — приводит к убеждению, что именно он 22 ноября 1963 года стрелял из винтовки по автомашине президента и нанес тому раны, от которых он скончался.

Скорее всего, Освальд совершил преступление в одиночку по ряду мотивов эмоционального плана, накал которых достиг критической точки в ночь с 21 на 22 ноября. Можно также предположить, что покушение на президента США рассматривалось им как своеобразный акт самоубийства.

Что касается убийства самого Освальда Джеком Руби, то, не исключая полностью вероятность личной мотивации, вполне можно предположить, что оно было инициировано кем-то, с кем Освальд соприкасался в какой-то, скорее всего новоорлеанский (1963), период своей биографии и кто решил убрать его по «принципу ящерицы».

В данной главе широко использовались уникальные свидетельства бывшей жены Освальда Марины, взятые в основном из книги П. Дж. Макмиллан «Марина и Ли». Зная ее биографик), нельзя не сочувствовать всем тем невзгодам, которые выпали на ее долю более чем за 30 лет — с первой встречи 17 марта 1961 года с будущим мужем по сегодняшний день. Наверное, если бы их все можно было распределить между несколькими десятками людей, то даже в этом случае жизнь каждого из них была бы испорчена, а личность разрушена морально и физически. Поэтому стойкостью Марины можно только восхищаться.