Мой милый Фантомас (сборник) - Виктор Брусницин

Дальше — шире. Все эти мероприятия сделали свободным и творческим, Егор даже немножко себя полюбил. И с удовольствием стал браться за непростые операции. Один непримиримый абориген по склоке вогнал соседу в челюсть крупный заряд дроби. Затеяли было транспортировать в далекие края, но Егор, зло сощурив глаза, рек: «Кладем здесь». По Ноябрьскому полез шумок. В другой раз на раже рискнул на сложнейшую операцию по восстановлению альвеолярного отростка верхней челюсти, такие делали прежде только в Московском НИИ стоматологии. Опять статья, доцент вкрадчиво сообщил: «О тебе при защите докторской в Москве упомянул Григорьянц (восходящее светило)». Образовался народ с врожденными дефектами — их было здесь — просьбами и шелестом купюр. Одна операция потянула на патент.

* * *

Ну и… Некий нефтяной дядя — прежде он лечился исключительно за границей — вдруг испытал патриотизм. По подначке жены сел в кресло к Егору — там была какая-то мелочевка, не стоящая заграницы — и смотрел из-под хмурых бровей внимательно и неласково. Егор, не угадав могущества, вел себя как обычно с приятной иронией и взгляд дяди умерил. В итоге тот предложил подумать о серьезной больнице.

И тут произошла штукенция. Предложение магната было удачей невероятной. Это было настолько очевидно, что говорить о предложении Егор не стал никому, кроме Люси — понимал, обложат и спонталычат (та в катавасию не попадала и, следовательно, пошла винтом). Кумекал сам, разумеется, интенсивно, от мыслей даже сильный и хронический насморк разбил. Вот что любопытно — задумался, а чего же он вообще хочет? Это произошло впервые и удивило. Самое дикое, Егор вдруг забыл, в связи с чем он пошел учиться на стоматолога. Была же какая-то причина! Выбило напрочь. Даже чуть страшновато стало… Вдруг обнаружил Егор некое душевное противоречие. В окружающих пространствах возник шепоток тонкого озона, присутствие нежного и зовущего зефира, привкус непокоренных пространств, которые отчетливо ассоциировали со словом свобода, — но как некая контрастная деталь, намекающая, неустойчиво подсказывающая, что ассоциация способна перерасти в вещество… однако не здесь.

Словом, Люси умно ступила севером тяготиться. Пихнулись разговоры, что сходное предприятие недурственно организовать в вотчине. Устроилась нудить супругу, добилась, понятно, своего, оживилась и пообещала Егору, что руководство возложит на него, капнула даже речь о соучредительстве. Почему-то это крайне воодушевило, парень взялся и сам через брата нашел в Екатеринбурге помещение…

Ну и еще приключение, окончив Север и занимаясь оборудованием кабинета, общаясь тем самым с Люси особенно часто, Егор первый шмальнул слово о Марине (они наверняка общались) — в Ноябрьском-то звука не уронил. Зазноба не замедлила нарисоваться. Атаковала:

— Ну что — добился? Из-за тебя, между прочим, аборт сделала!

Перепугался не на шутку. Себя, разумеется. Самое дикое, что думал не отторгаемо пока ремонтировал зуб (с этим и притащилась) — брать плату?

Словом, опять поволокло. Однако Марина переменилась: стала спокойней, внимательней к Егору — виноватой. Раздражало. Однажды инкриминировал:

— А ведь не было у тебя никакой беременности.

Марина осунулась, потемнела. Промолчала, болезненно глядя вдаль… Коротко сказать, вахта (амбулаторщина, называл Егор) вспоминалась с ознобом.

* * *

Года уж два Егор занимался дельтапланом — дело занятное.

Летают с горы — сначала в «динамике» (вертикальная составляющая ветра, отбиваемого от склона), затем набирают высоту в термических потоках. Так от «термика к термику» идут маршрут… Однако можно улететь довольно далеко — Егор раз разогнался на 70 км (трудно возвращаться на точку старта, аппарат укладывают в пачку — «шестиметровик», ловят попутную машину). Да и горы подходящие найти затратно. Отсюда перешли на дельталёты (моторный дельтаплан). Тоже хорошо, особливо если во принятии. В самом городе приурочены состоялись к Шарташской базе (Шарташ — озеро), и киндейка была увешана предупреждениями не пить. Понятно, пили.

Действительно, управлять пространством было не хило. Ну да, парение, ощущение воли, которое вместе с пронырливым ветром, холодным и трудным дыханием, с медленными, насмерть великолепными панорамами хорошо горчило. Дотошный Егор искал чувство бога и что-то такое томящее находил. А вообще, влекло соперничество со страхом. Он так и не научился избавиться от холода в позвоночнике, добротного нытья, которое, иное дело, становилось другой раз славным.

Это уже после, а начиналось азартно, с хмелем новизны. Мамоня, «подельник», раздобыл обширный подвал и выходные напролет ковырялись в конструкциях, вычитывая, высчитывая, вычерчивая, и, разумеется, в итоге сделав модуль на глаз. Отличное убийство времени. Только третий аппарат стал летать надежно, прежде пионер Мамоня — он был моложе и бесшабашен — сломал несколько ребер, ногу, приобрел богатый шрам в щеку. Егор тоже нырял, но в озеро, безобидно. Не грех упомянуть, вторую «ласточку» утопили.

Впрочем, сошло хобби как-то неблагополучно. Один парень — человек деловой, известный — на пару с ведущим треснулся об лед напрочь, и Егор постепенно прекратил.

Не поделили, заметим, аппарат с Мамоней (опыт, в жизнь) — тот занятие не оставил и даже наладился по договору с одним хозяйством рассыпать удобрения. Парень дулся, что Егор требовал половину стоимости на момент. Тут вправду было неизмеримо: Мамоня существом вложился неоспоримо больше, однако Егор платил гораздо за все три аппарата. Напарник доводил, что первые два, погибшие, не в счет, Егор, ясно море, не соглашался. И потом цена неизмеримо выросла сравнительно с затратами — Мамоню это коробило. В общем-то, поссорились — через год впрочем, приняв порядочно, обнимались и вспоминали душевно.

И впрямь, незабываемые вещества примазались в период. Как-то поутру — ночевали на базе — Егора потащило. Спелый, рваный туман, родная, точная свежесть. Прорывающаяся сквозь мертвую пелену зеркальная сталь озера с контурными лужами аккуратной как в стиральной доске ряби. Истуканы рыбаков в длинных провалившихся лодках. Обширная, замызганная полоска пляжа и основательно загулявшая, квелая уже кучка молодых подле потухшего костра с рассыпающимся над головешками дымом. Девица, вперившаяся в диво и без энтузиазма помахавшая, парни глядящие чужо. Живите счастливо, нежно глядел Егор. Там, далеко за озером и близко, нагромождался город тупыми и бесцветными глыбами заводов, крикливо торчащими высотками, и затем валялся озаренный светом противопоставленного солнца решительный горизонт. Как огромно было покоряемое пространство, каким непереносимым чувством отдельности и совокупности наделяло чудо этой обжитой тишины.

А, скажем, Логиновский аэродром. Поля неохватные, начиненные редкими колками. Нечастые стелющиеся березы с причудливыми буграми крон, контрастные, тенистые и опрятно цветастые промежутки. Каряя унылая дорога за окоем глаза, удаляющаяся по полю безразличному и все одно пьяная… Рожь местами придавит ветром, будто воронка чудится, и бегут широченные и мокрые ветровые пятна, правишь вдогонку и удается иной раз. Плешины укоряют глаз цветущим невзрачно плевелом, но в дело. Речушка с черными берегами вихляется — тощая, милая, сдобренная бирюзой неба, а рвет пополам могучий пласт. И неуемный свет, безобидный, счастливо отраженный золотом. Балуешься, могучий, качая аппарат — ну хищник, Икар, итит твою. Так широко, так вольготно — до слезы. Не той обязательной, что от ветра (со временем слезы унялись) — до соленой…