Все не случайно - Вера Алентова

В спектакле «Разбойники» трагический финал: умирает старый Моор и падает бездыханным. И вот однажды, когда он уже лежал бездыханный, на сцене появилась кошка. Она невозмутимо прошлась по его животу, уселась на авансцене и принялась умываться. Трагедия была сорвана, зал смеялся, и даже живот «мертвого» Моора подрагивал от смеха. Но за кулисами все работники, кто на четвереньках, кто стоя, кто на коленях, а кто-то и лежа, старались привлечь внимание умывающейся кошки, чтобы убрать ее со сцены. Кто приманивал ее купленным для дома молочком, кто котлеткой, кто колбаской, кто тихим шипением. Ничего, однако, не помогло: кошка не ушла со сцены, пока не закончила свой туалет. Впрочем, она за это поплатилась. После инцидента вышел грозный приказ дирекции, чтобы больше кошек в театре не было. А та кошка жила у нас не одна, и вот их всех пришлось пристраивать в хорошие руки.

Зритель не должен замечать накладок: ведь мы делаем для него сказку. Между тем накладки бывают не только смешные, но и весьма опасные. Тот же спектакль «Разбойники» почему-то отличался большим количеством травм на сцене. Первой пострадала я. Актер, спускаясь с высокой лестницы без перил, держал меня, Амалию, на руках и оступился. Я полетела с лестницы вниз головой. К счастью, на голове был парик с шиньоном на темени. Случилось это как раз в финале первого акта. Дали занавес, вызвали «Скорую», и меня увезли в Склиф. Несмотря на защищавший голову парик и шиньон, обнаружили сотрясение мозга. Примечательно, что зритель даже не заподозрил беды, когда я нырнула с лестницы вниз головой. После антракта к зрителям вышел директор театра со словами: мол, вы сами видели, что случилось, так что второго акта, к сожалению, не будет и дирекция готова вернуть вам деньги. Эта тирада вызвала у зрителей недоумение: а что, собственно, случилось? Мы ничего не заметили! Ах, уронили вниз головой?.. А мы решили, так и задумано!..

Смешно, но факт: порой зрители не замечают даже серьезных накладок! Вторым в злосчастных «Разбойниках» пострадал Костя Григорьев, играющий Франца уже с другой актрисой. Однажды он тоже не удержал равновесия и упал вниз головой с высокой площадки декорации. Тоже сотрясение мозга. Наконец, введенная на роль Амалии актриса во время сцены попятилась назад, наступила себе на подол платья и упала на спину, сильно ударившись затылком. Сотрясение мозга!

Еще один опасный для жизни случай произошел во время спектакля «Доктор Вера». Пьеса о войне, речь идет о боевых действиях, и однажды у нас по-настоящему загорелись кулисы – от проводки. Настоящий и действительно страшный огонь нам всем, и зрителям в том числе, был хорошо виден. Звуковик погромче дал звук взрывов, мы все объединились с нашими закулисными службами и пытались огонь потушить. Главное, не допустить, чтобы зритель понял, что горящие кулисы – это не художественное решение, а самый настоящий пожар. Не то началась бы паника и давка, а это самое страшное в заполненных помещениях. К счастью, был уже финал спектакля. До конца мы пожар не потушили, но распространиться за пределы сцены не дали.

Какие только приключения нам не выпадали! Однажды мы отправились на гастроли: должны были в городе сыграть «Чествование» в субботу вечером и в воскресенье утром, а вечером улететь в Москву. Так летали самолеты – только в выходные, по субботам и воскресеньям туда и обратно. Приехав в Шереметьево, сначала мы узнали, что наш рейс задерживается на час, потом выяснилось, что на два часа: чувствовалось, что к началу спектакля мы не успеем и придется спектакль задерживать. Все устали и измаялись. Прошло еще время. Наконец мы поняли, что сегодня спектакль сыграть не удастся вообще: по самым оптимистичным прогнозам, в городе мы окажемся часов в 10 вечера. Посадку никак не объявляли, и все потянулись к буфету за спиртным: устали, намаялись, день коту под хвост, и спектакль не сыгран… Наконец объявили посадку. Мы сели в самолет, взлетели, в салоне коньячку добавили, правда, заснуть никому не удалось. Приземлились мы действительно в 10 вечера, актеры были уже в разной степени опьянения. Нас чудесно встретили и, понимая, как мы устали, быстро, на джипах привезли в отель, правда, не очень презентабельный. Поднимаясь по узкой лестнице, мы вдруг услышали до боли знакомое: «Внимание, второй звонок, второй звонок!» Какой звонок? Где мы? На часах 22:15!

Оказалось, никакой это не отель, а служебный вход в театр! Зритель тоже умаялся, нас поджидая, но уходить категорически отказался! Поэтому, как мы выяснили, через 15 минут прозвучит третий звонок и спектакль должен начаться. Все мгновенно протрезвели. Играть спектакль в нетрезвом виде запрещено категорически. Если такое случается, актер подлежит немедленному увольнению. Нам ничего подобного не грозило, разумеется, но нам в голову не могло прийти, что спектакль может начаться в 22:30! Если бы мы предусмотрели такую возможность, никто бы себе расслабиться не позволил. И ровно в 22:30 спектакль начался – при невероятной собранности всех актеров и всех служб. Спектакль был построен так, что половина его проходила на авансцене под ярким, направленным на актера лучом света: герои произносят тосты в честь юбиляра. Вторая половина шла уже на самой сцене, где протекал быт героев, готовящихся к юбилею. Картины менялись поочередно: 1-я картина в глубине, 2-я картина на авансцене поближе к зрителю, почти у края. И снова одна на сцене, следующая у кромки – так весь спектакль.

Спектакль мы отыграли, зрителям долго кланялись: они были довольны и со сцены нас не отпускали. Стоил нам этот спектакль огромного напряжения, и после него мы молча поехали в отель, чтобы назавтра с утра снова выйти на эту сцену. Наутро, придя в театр и усевшись на грим, мы вдруг по трансляции услышали какой-то грохот, а потом монолог Любочки Полищук: «Ни фига себе! Здесь же огромная оркестровая яма перед авансценой! Я в нее фонарь уронила и сама чуть за ним не улетела! Кто-нибудь вчера эту яму видел?» Мы все высыпали на сцену. Перед нами была огромная, глубокая оркестровая яма. Вчера дикая усталость, известная доля спиртного и лупящий в глаза фонарь никому не дали заметить этой ямы, хотя в мизансценах каждый подходил к самому ее краю. То, что никто туда не свалился, просто чудо!

Спектакль «Роковое наследство» тоже ездил на гастроли и тоже не без казусов. Когда мы приехали в Питер, администратор обнаружила, что мое платье она оставила в другом городе, где мы были накануне. А у меня это единственный костюм на весь спектакль: остальное – аксессуары к нему. Я приехала в Питер из дома и была в брюках. Рядом – единственный магазин, где висит одежда нашего производства, причем невероятно унылая. А играю я француженку… Все равно выкрутились! – купили платье, далекое от лучших традиций французской моды, но украсили его длинным и ярким розовым шарфом, который прекрасно скрадывал недостатки, отвлекая от них зрителя.

В Пушкинском театре служила актрисой дочь писателя Куприна. Ксения Александровна Куприна была очаровательной женщиной неопределенного возраста, очень доброжелательная, слегка сгорбившаяся, что мешало ей смотреть прямо перед собой: в основном она смотрела вниз, но как только видела шедшие навстречу брюки, мгновенно ухитрялась выпрямиться и на несколько минут становилась улыбающейся, стройной молодой березкой.

Куприн вернулся в страну в 1938 году, но Ксения возвращаться не хотела: у нее могла сложиться интересная кинокарьера во Франции. Вначале она была манекенщицей, потом снялась в паре-тройке фильмов под псевдонимом «Киса Куприн»: она была, пожалуй, красива, но карьера все-таки не задалась, и Кисе пришлось нелегко в жизни. Семьи она не завела, а поняв, что в Советском Союзе Куприн – любовь и гордость страны, в то время как во Франции он просто писатель, Киса попросила разрешения вернуться. Киса приехала на родину ровно через двадцать лет после возвращения отца, в 1958 году. Ее действительно с радостью приняли, дали небольшую квартиру и устроили актрисой в театр имени Пушкина. Я видела ее на сцене. Это было неприлично смешно. Абсолютная француженка по всем манерам, с едва уловимым, но все-таки акцентом, играла в советской пьесе дежурную по этажу в гостинице. Дежурная эта по роли должна грубить и выражать недовольство, выдавая ключи припозднившимся жильцам. Куприна выходила на первый план в туфлях на шпильке, принимала изящную позу манекенщицы и произносила свой хамский текст, нежно улыбаясь и напропалую кокетничая с жильцами мужского пола. Возникало ощущение, что она совсем не понимает смысла произносимого текста. Его в этой роли было немного, но достаточно, чтобы шокировать зрителя, который в гостиницах наших бывал, но таких дежурных никогда не видывал. После этого потрясающего своей «правдивостью» дебюта Киса играла в основном в массовке. Но в спектакле «Последние дни» по пьесе М. Булгакова ей предоставили возможность пройтись по авансцене в роскошном платье с кринолином и произнести короткий монолог на французском языке. Это был фурор! Все знакомые Кисы посетили этот спектакль! И сама Киса была счастлива и в день спектакля вся светилась. В свои первые гастроли с театром Пушкина Киса прилетела в Казахстан. Самолет сел посреди степи (было это 60 лет назад), все пассажиры вышли, взяли свои вещи, заботливо выставленные на траву службами аэродрома, и направились к воротам с надписью: «Выход в город». Вдруг послышались какие-то хлопки. Все испуганно оглянулись. Вокруг самолета по траве бегала на шпильках Киса, хлопала громко в ладоши и кричала: «Носильщик! Где носильщик?..» У трапа стояли ее восемь огромных чемоданов белого цвета.