Великая и ужасная красота - Либба Брэй

Мы понимаем друг друга. Мы владеем общей тайной.

Это не такой страшный секрет, вроде того, что связывает меня с моими родными или с Картиком, — нет, это восхитительная запретная тема, на которую мы можем говорить только между собой. Нашу кровь разжигает предвкушение, а кожу покалывает при мысли о том, что мы можем вернуться туда… Весь день мы думаем только об этом и ждем наступления ночи, чтобы снова открыть дверь света и проникнуть в волшебные сферы. Мы превратились в единое целое. Никаких посторонних рядом с нами быть не могло. Никаких незваных гостей в нашем мире.

На уроке музыки мистер Грюнвольд целый час уныло гудит о необыкновенных достоинствах какой-то оперы. Элизабет, Сесили и Марта внимательно слушают, как и положено хорошим девушкам, и кое-что аккуратно записывают. Их головки склоняются к тетрадям и поднимаются в унисон. Слушать, записывать, слушать, записывать…

Но мы не записали ни единого слова из объяснений мистера Грюнвольда. Мы пребывали далеко-далеко, в стране, куда унеслись бы сейчас же, будь на то наша воля. Мистер Грюнвольд приглашает Сесили к фортепьяно, чтобы она сыграла пьеску, которую разучивала к родительскому дню. Пальцы Сесили бегают по клавишам, звучит аккуратно, тщательно исполняемый менуэт.

— Ах, как хорошо, мисс Темпл! Очень точно.

Мистер Грюнвольд доволен, но мы теперь знаем, как звучит и как ощущается настоящая музыка, так что нам трудно изображать интерес к чему-то просто очень симпатичному и приятному.

После урока Сесили принимается кокетничать, жалуясь, что играла ужасно.

— Ох, но я ведь убила эту пьесу? Скажите честно!

Марта и Элизабет, разумеется, начинают возражать, твердя Сесили, что она играла блестяще.

— А ты что думаешь, Фелисити?

Нетрудно понять, что Сесили очень хотелось услышать похвалу именно от Фелисити.

— Очень мило, — это все, что говорит Фелисити.

— Просто мило? — Сесили фальшиво смеется, делая вид, что ей плевать на чье-либо мнение. — О, наверное, это было и в самом деле чудовищно!

— Почему же, это был очень приятный вальс, — добавляет Фелисити.

Она совершает ужасную ошибку. Но ее мысли блуждают далеко, и она с трудом удерживает блаженную улыбку, не позволяя ей расплыться по лицу.

Я отворачиваюсь, тоже изо всех сил стараясь сдержать глупую ухмылку.

— Это был не вальс. Это был менуэт, — поправляет ее Сесили, и уже с откровенной обидой надувает губки.

Элизабет всматривается в нас с таким видом, как будто не может понять, кто мы такие.

— Почему ты на нас так странно смотришь, как будто мы какие-нибудь образцы для опытов? — спрашивает Пиппа.

— Ну, я и сама не знаю… что-то в вас не так.

Мы обмениваемся быстрым взглядом.

— Что-то новое появилось, да? Эй, если у вас есть какой-то секрет, лучше бы вам поделиться с нами!

— Конечно, так ведь всегда бывало, — усмехается Фелисити.

Солнечный луч врывается в окно большого холла. И в воздухе начинают танцевать пылинки.

— Пиппа, дорогая, но ты ведь мне расскажешь, правда?

Элизабет обнимает Пиппу за плечи, но та выворачивается из объятий. Сесили заметно огорчается.

— Но ведь Пиппа и Фелисити никогда прежде не скрывали от нас ничего!

— Да, вот только тех прежних девушек уже нет! — Фелисити ослепительно улыбается. — Они умерли и похоронены. А мы — совершенно новые люди для нового мира!

И с этим мы проходим мимо них, оставив старую компанию в большом холле, и нам не больше дела до них, чем до пыли, медленно оседающей на пол.

Мисс Мур приготовила для нас холсты. Это куски муслина, туго натянутые на подрамники; рядом лежат наготове акварельные краски. Похоже, буколические пейзажи с березами и цветочные композиции остались позади. На столе в центре комнаты красуется большая ваза с фруктами. Очередной натюрморт. Но если мисс Мур предлагает рисовать натюрморт, она могла точно так же предложить нам изобразить будущее, к которому школа Спенс готовила нас день за днем. Я ожидала от мисс Мур большего.

— Натюрморт? — В моем голосе звучит нескрываемое отвращение.

Мисс Мур стоит у окна. На фоне ослепительно сияющего неба ее неуклюжий силуэт вырисовывается, как силуэт какого-нибудь чучела.

— Мне не послышалось недовольство, мисс Дойл?

— Это не слишком вдохновляет.

— Даже величайшие художники мира не считали зазорным время от времени писать натюрморты.

Она совершенно права, но я не собираюсь сдаваться просто так.

— Но как можно найти вдохновение в каком-то яблоке?

— Постараемся в этом разобраться, — отвечает мисс Мур, подавая мне рабочий халатик.

Фелисити внимательно осматривает вазу с фруктами. Выбрав одно яблоко, она, недолго думая, берет его и с хрустом откусывает кусок.

Мисс Мур отбирает у нее яблоко и возвращает на место, в вазу.

— Фелисити, не надо есть экспозицию, иначе в следующий раз мне придется использовать восковые фрукты, и тогда вас будет поджидать весьма неприятный сюрприз.

— Ну, полагаю, от натюрморта нам никуда не деться, — вздыхаю я, опуская кисть в красную краску.

— Похоже, вокруг меня зреет бунт, — замечает мисс Мур. — А ведь недавно, на днях, вы ничего не имели против рисования.

Фелисити хитро усмехается, покосившись на мисс Мур.

— Да, но мы-то уже не те, что были недавно. В самом деле, мы чрезвычайно изменились, мисс Мур.

Сесили громко фыркает.

— Да не пытайтесь вы их урезонить, мисс Мур! Они сегодня просто невыносимы!

— Да, — поддерживает ее Элизабет, причем самым противным тоном. — Они, видите ли, теперь новые люди для нового мира. Кажется, так, да, Пиппа?

Мы тайком переглядываемся, но это не остается незамеченным мисс Мур.

— Это действительно так, мисс Дойл? Мы действительно попали в волну тайной революции?

Она застает меня врасплох. У меня всегда возникает очень странное чувство, когда я оказываюсь под пристальным вниманием мисс Мур, — как будто я превращаюсь в муху под микроскопом. Она словно бы знает, о чем я думаю…

— В общем, да, — отвечаю я наконец.

— Вот видите? Понимаете теперь, что я имела в виду? — снова фыркает Сесили.

Мисс Мур хлопает в ладоши.

— Мы вполне можем заняться чем-то совершенно новым. Я побеждена. Холсты перед вами, леди, и в вашем распоряжении целый час. Рисуйте что хотите.

Мы разражаемся восторженными криками. Кисть как будто становится невесомой в моей руке. Но Сесили ничуть не радуется.

— Но, мисс Мур, до дня собрания родных осталось всего две недели, а у меня до сих пор нет достойного рисунка, чтобы показать моим родным, когда они приедут сюда, — обиженно заявляет она.