Профессорская дочка - Юлия Николаевна Николаева

– Ладно, конечно. Звони, когда захочешь.

– Я позвоню, Аль, – он говорит это так просто, что я успокаиваюсь. Для него ничего не кончилось. Он просто вынужден был уехать.

И я нахожу этой мысли подтверждение всю следующую неделю. Состояние Марины не меняется, Роман все дни проводит возле дочери, но на ночь уезжает домой. И каждый вечер мы разговариваем по телефону, иногда просто, иногда через видеозвонок. Я очень хочу быть рядом с ним, чтобы обнять, облегчить как-то его переживания, забрать на себя часть боли, но мне остается делать это только вот так – на расстоянии. И все-таки порой он улыбается мне, и я радуюсь его улыбке, тому, что хоть ненадолго помогаю переключиться с плохих мыслей.

Я пока не спрашиваю, что будет дальше, и он сам не заводит этого разговора. Сейчас важно состояние Марины, врачи не дают никаких прогнозов, просто ждут. Марина должна выкарабкаться сама. Или не выкарабкаться. И остается только надеяться, что все случившееся с ней перед аварией не сыграет свою отрицательную роль.

Я вернулась в институт, но так как Гордеева там нет, то разговоры быстро утихли. Хотя на меня по-прежнему косятся и переговариваются, никто не пристает в открытую. Преподаватели сделали вид, что ничего не знают, уверена, в этом заслуга отца. Хотя он и не говорил об этом. Мы созванивались один раз. Я коротко сказала об аварии, он промолчал. Спросила, как Кристина. Получила ответ: уже лучше. На этом разговор иссяк. Видимо, нам нужно время, чтобы переварить новую порцию событий.

Спустя еще две недели, которые проходят в том же режиме, я среди ночи просыпаюсь от вибрации на телефоне.

«Она пришла в себя!»

Вскакиваю на кровати, сонно перечитываю сообщение еще раз, еще и еще. Улыбка ползет по лицу, а следом приходят слезы, я закрываю рот рукой и плачу, чувствуя невероятное облегчение. Словно все это время носила на своей спине бетонную стену, а сейчас скинула. Слава богу, она пришла в себя. Слава богу.

Звоню ему тут же, Рома едет в машине в больницу.

– Подробностей не знаю, – говорит мне, – позвонил дежурный врач, сказал, Марина пришла в сознание. Но это уже счастье, – он выдыхает, а я снова плачу.

– Я так рада, Ром, – стараюсь говорить, чтобы он не услышал моих слез. – Я так боялась…

– Я тоже, – отвечает он тихо, и я прикрываю глаза. Этой темы мы не касались все недели. Просто ждали, что что-то изменится, а говорили о чем угодно другом. В основном о простом, понятном, бытовом. Даже ужин готовили вместе по видеосвязи. Мы вообще эти три недели словно жили рядом вечерами, только вот так странно, без возможности коснуться.

– Ты мне потом позвони, расскажи, – прошу его.

– Конечно, Аль.

– Ну все, тогда не буду мешать.

– Ты мне не мешаешь. Наоборот. Не знаю, как бы я без тебя все это время…

Я молчу, не находя, что сказать, в горле встает ком.

– Ну ладно, – шепчу, – не отвлекайся от дороги, созвонимся еще.

– Хорошо. Аль… Я очень соскучился.

– И я, – прижимаю трубку к уху, словно это как-то передаст мои эмоции.

Он прощается, а я еще долго сижу на кровати. Она пришла в себя. Теперь все будет хорошо.

Роман

Это время похоже на жвачку, которую тянут, тянут в разные стороны, а она никак не рвется. И ты уже ничего не можешь, только существовать в ожидании, когда же это случится.

Когда Кристина бросила меня на руках с маленькой дочерью, я испытывал много разных чувств: начиная от страха перед будущим и заканчивая жгучей ненавистью. То, что переливалось между ними – целый спектр, который нет нужды перечислять.

Но сейчас, гоня по ночной трассе в сторону больницы, я словно просыпаюсь от лихорадочного медленного сна, перетекающего изо дня в день, опустошающего меня, выскребающего из души все эмоции.

Я всегда считал себя сильным человеком, но три недели глядя на бледное не подающее признаков жизни лицо Марины, изувеченное в аварии, я понимаю, что на самом деле очень слаб. Потому что сейчас я бессилен, я ничего не могу сделать. Я готов все деньги отдать, свою жизнь, если надо, но только это не поможет.

«Все зависит от нее», – терпеливо и сочувственно повторяет мне доктор Малинин, когда мы встречаемся в стенах больницы. Свое дело он сделал – вытащил ее с того света, дал возможность выжить. Остается только ждать, воспользуется Марина этой возможностью или нет.

И она воспользовалась! Воспользовалась! Бегу по коридору, на ходу натягивая протянутый медсестрой халат. Марина в реанимации, меня туда не пустят, но я могу посмотреть в небольшое окно в двери.

– Сейчас она уснула, – торопливо говорит медсестра, – зря вы сорвались, приехали бы с утра.

Неужели она всерьез не понимает? Как я мог остаться дома и спокойно спать дальше, когда моя дочь только что вернулась с того света? Да мне кажется, я теперь никогда спать не смогу, а она – остались бы дома…

В приглушенном медицинском свете лицо Марины выглядит слишком бледным, заостренным. В груди на мгновенье колет, в голове проскальзывает мысль: вдруг нет, вдруг все опять.

А потом дочь слабо шевелит головой, кладет под нее ладонь. Я ничего не могу поделать, глаза наполняет влага, на мгновенье жмурюсь, чтобы сбросить пелену, и по щекам скользят быстрые дорожки.

В детстве я почти не плакал. Отец считал, плакать – занятие, не достойное мужчины. И я прививал себе это, как мог. Я даже на похоронах матери не плакал. А вот сейчас слезы текут по щекам, а мне реально плевать, кто что обо мне подумает. Моя дочь, любимая моя, ненаглядная, маленькая моя глупышка – жива.

В памяти всплывают вечера, когда я возвращался домой после работы, няня уходила, а Маринка залезала ко мне на колени, обнимала, так трогательно обвивала свои ручки вокруг моей шеи. Мы читали сказки, играли, а если я уставал особенно сильно – просто смотрели мультики, устроившись под пледом.

Уставал я всегда, но никогда не упускал из сознания мысль, что у меня есть дочь. Что я должен быть рядом с ней столько, сколько могу. И я был. Рос вместе с ней. Радовался ее поделкам в детском саду, звездочкам в первых школьных тетрадях, хорошим оценкам в средней школе. Увлекался всем тем, чем она: танцами, спортом, рисованием, музыкой – чего только Марина не перебрала, и я с ней.

Грустил ее разбитым коленкам, переживал, когда болезнь укладывала ее в постель, оберегал от тех, кто мог обидеть.

Не уберег.

Позволил себе расслабиться, отпустил ситуацию, наслаждаясь возникшей в моей жизни Алевтиной. Не имел на это права, знаю, что не имел. Но теперь уже поздно себя винить. Теперь надо жить с тем, что есть. Вытаскивать Марину отсюда, ставить на ноги. Слава богу, что позвоночник не задело, все двигательные функции в норме.

Я прислоняюсь лбом к маленькому окошку, продолжая всматриваться в лицо дочери. Сейчас мне кажется странным, что я вообще так спокойно выдержал эти три недели неизвестности. Все она, Аля… не знаю, как у нее это получается, но когда я просто слышу ее голос, мне становится легче, появляются силы и желание жить. Я бы хотел, чтобы она была сейчас рядом, но знаю, что стоит повременить. Сейчас самое главное – Марина. Хотя для себя я уже решил: Аля сдаст сессию, и я договорюсь о ее переводе в Москву.