Дети рижского Дракулы - Юлия Ли

Толпа взревела и переполошилась. Кто-то возопил, что трогать господина в пальто не стоит, кто-то ужаснулся его увечьям, кто-то увидел кровь под ним и стал кричать об убийстве, кто-то разглядел и под скамеечкой, на которой сидел странный пассажир, прилично натекшую лужу. А кому-то показалось, что он еще жив, и несколько человек подняли и понесли тело из вагона на перрон.

В воздухе носились возгласы:

– Убийство! – Врача! Врача! – Прокаженный! – Полицию, скорее полицию! – Он еще жив! Он открыл глаза. – Нет, умер, кончено! Все-то выставка повинна, поглядеть которую прибывают, по дороге кончаясь! От нее только горе и хаос.

– Ну пожалуйста, сестричка, – взмолилась Соня, сидя боком на постели Бриедиса, спящего и с замотанной бинтами головой, – ну еще немножечко, я видела, его веки дрогнули, он начинал просыпаться. Опять уйдем, он проснется – и никого нет. Ведь сами говорили, к нему никто-никто не ходит, только околоточный надзиратель один, и все. Так ведь нельзя!

– Как же никто не ходит? Не говорила я такого. Вы, отец ваш, этот юноша, – сестра милосердия выпростала из широкого рукава палец, едва не ткнув им в тужурку Данилова, робко притулившегося в изножье. – А еще целый полк полицейских чиновников туда-сюда носится.

– Он жизнью рисковал ради нашей с вами безопасности, а вы не разрешаете ему увидеть лиц друзей!

– Пять минут, – строго сказала сестра и, кинув на Данилова укоризненный взгляд, отошла к другому пациенту.

Арсения положили в общую палату военного госпиталя, стоящего на отшибе города, тотчас же, как хирург наложил на его виске швы и вправил хрящи носа, успокоительно заявив, что черепные кости не задеты, просто теперь под волосами будет красоваться полумесяц, а нос из греко-нордического на несколько недель станет римским.

Гурко повезло меньше – пуля, пробив правый висок, застряла в стволе мозга, и он умер сразу. Застрелился в собственном кресле, на теле обнаружили множественные язвы лепры.

Когда в лавку Каплана вбежала соседка сообщить, что пристава и его помощника из их участка нашли мертвыми, Соня не поверила такой страшной и нелепой новости. Арсений не мог дать себя убить, он же такой сильный и храбрый!

Она помчалась в полицейскую часть на Парковую и провела там два часа, пока отец с боем не забрал ее. Но перед самым их уходом успел явиться из госпиталя старший надзиратель Ратаев, на которого взвалили осиротевший участок, он как раз и передал слова хирурга о красивом шраме под челкой и римском носе.

Каплан закрыл лавку, и через полчаса они были у Александровской высоты на Дунтенгофской улице, где неподалеку от церкви Св. Троицы стояло длинное двухэтажное здание военного госпиталя.

Четыре дня кряду Каплан с дочерью и Данилов, сменяя друг друга, по очереди приезжали к приставу, справляться о его здоровье. И никогда не заставали его в бодрствовании, хотя сестры милосердия уверяли, что пациент уже вставал и садился.

Соне не терпелось дождаться, когда полицейский чиновник выслушает ее. Она долго размышляла о том, как же новоиспеченный Дракула лишает своих жертв крови, и пришла к невероятной идее, но Арсений, как нарочно, все не желал прийти в себя.

Пять минут истекло, Бриедис и не пошевелился. Девушка неохотно поднялась, медленно оправила складки темно-синей юбки, оборки светлой сорочки с высоким воротником, волосы, которые после окончания гимназии могла носить согласно моде, подобранными кверху, заколотыми чудесной серебряной с каменьями наколкой, что подарили родители ко дню вручения свидетельства. Помедлила еще, потом еще немного, сестра сверлила ее ненавидящим взглядом. И собралась было уйти. Но тут Бриедис повернул голову, и Соня бросилась на колени, сжав в отчаянии его руку.

Через минуту борьбы с дремотой, отбормотав что-то, чего ни Соня, ни Данилов не разобрали, Бриедис открыл глаза.

– Сонечка, – прогундосил он с улыбкой, но тотчас та сошла с его лица – он увидел Данилова и нахмурился: – Адъютант ваш тоже здесь?

Данилов вспыхнул, Соня сияла, как тысяча отполированных ручных зеркалец на солнце, сжала руку пристава еще сильнее и, совсем не обращая внимания на нависшую над ней сестру с крестом на груди, затараторила:

– Сеня, как хорошо, как здорово вновь видеть ваши глаза! Мы так боялись, так страдали.

Сестра, качая головой, отошла. Арсений чуть улыбнулся Каплан, обратился взглядом к Грише:

– Данилов, вы должны пойти сейчас к своему приказчику… – заговорил он в нос, но замолчал, зажмурившись от боли, – к Дильсу… или кто у вас теперь приказчиком служит?

– Сеня, ничего не говорите, – встряла Соня. – Вам сейчас нельзя… дела подождут.

– … и попросите конторские книги. Сами изучите их на предмет всех, абсолютно всех расходов и доходов. Если попадется, – пристав продолжал, упрямо сопротивляясь головной боли, – упоминание каких-либо лечебных заведений, санаториев, вод, источников – всего, где люди обычно подолгу лечатся, все выписать, мне снести.

– Что мы ищем? – просто спросил учитель.

– Лепрозорий.

Данилов сжал зубы.

– Ваш отец… Марк Данилов, болен лепрой, кажется, он жив, но сбежал из лечебного заведения. Если его отправили в лепрозорий, то наверняка есть какая-нибудь, может, и завуалированная пометка в конторских книгах вашей семьи. Надо найти эту лечебницу и поговорить с персоналом.

– Сделаю, тотчас же, – кивнул Данилов. А потом, чуть замешкавшись, покраснев, тихо спросил: – А что с вашим помощником? Все говорят, он застрелился.

– На моих глазах, Гриша, – так же тихо ответил Бриедис, повернув голову, чтобы глянуть, не рядом ли сестра милосердия. И, убедившись, что ее нет, коротко поведал о том, что произошло в квартире Гурко.

– Получается, что тот монстр, пивший кровь нашей учительницы, – ваш помощник? – едва слышно, с ужасом проронила Соня, прижав ладони к лицу. – Полицейский?

– И да и нет. Они оба. Прежде господин, а потом и слуга, когда для господина Камилла перестала быть полезной. Гурко был назначен полицией следить за порядком в поместье. Все боялись, что Марк вернется из лепрозория. Но никто не подозревал, что Михаил Ярославович станет служить тому, от кого должен был оберегать обитателей поместья. Данилов оплатил его долги, тотчас превратив в своего преданного пса.

– О боже, он убил нашу Камиллу, – всхлипнула Соня. – Потому что… потому что она перестала для него быть полезной? Какая чудовищная бесчеловечность.

– Камилла была… больна на голову – другого объяснения у меня нет. К тому же они были все равно что сообщники. Гурко, прежде чем застрелиться, звал ее своей Макбет. Она все знала. Оставлять в живых ее было нельзя, тем более я на пятки наступал.

– Ах, бедная, бедная Камилла! – сокрушалась девушка.

– А он сознался, что выкрал ваш «смит-вессон»? – спросил Данилов.