Дети рижского Дракулы - Юлия Ли

Любовь Тобина была полна самоотверженности и величайшего великодушия, он не думал о себе, о терзающем его сердце чувстве, и с обреченностью больного, желающего всем казаться счастливым и сильным, настаивал на браке Марка и Евы. Видя в этом единении двух душ, зачатых в одной утробе, еще одну громкую победу над косностью, предрассудками, видя в этом шаг к переменам, Тобин первый допустил мысль, что если их союз освятит священник, то Лев Всеволодович смилостивится. Он примет новизну их воззрений.

– Людям все еще нужны материальные доказательства истины. Люди не умеют принимать собственных решений, – по обыкновению, тихо говорил он, как слепой мудрец в своих темных очках, глядя перед собой и выказывая чувство лишь теплым сжатием пальцев Марка, – поэтому они выбирают себе царей, министров, попов. Людям нужны доказательства их существования и значимости в виде званий, чинов, орденов. Человек умен, если имеет диплом, храбр, если он получил медаль. Человек наивно считает честными тех, кто не сидит за решеткой.

Он сам вызвался говорить с отцом Николаем. Новый приходской священник был молод, робок и не вполне осознавал, какую Тобин преследовал цель. Но какие это были беседы! Марку, почти кончившему отделение истории древностей, были, казалось, недоступны источники, из которых черпал знания бывший библиотекарь колледжа. Он знал все о египетских цивилизациях, о богах и перволюдях Адаме и Еве, о их детях, о детях их детей, настаивал на более пристрастном взгляде на слова из Священного Писания, мягко уводя отца Николая в лабиринты риторики, хитросплетения родословных из Ветхого Завета, предлагал узреть истину о браках и происхождении народов. Тобин священнику, а не наоборот, рассказывал, какие царили счастливые времена, когда первые люди вступали в браки с дочерями, дабы дать жизнь на Земле, и в каких значениях – туманных и не для всех очевидных – легли эти сюжеты в основу Библии.

– А вспомните рождения отца моавитян и аммонитян, а вспомните благословенный Древний Египет, великий Рим и мудрую Грецию, – Тобину мог позавидовать и Демосфен, и Цицерон, и Перикл, – весь сонм египетских, греческих, римских богов был связан родственными и брачными узами. Брак есть таинство любви, в котором двое становятся одним. Но коли сама природа одно разделила надвое, – намекал он на близнецовую связь Марка и Евы, – то лишь Ему и соединить их обратно в одно. Господь Бог установил таинство брака еще в раю, объединив души Адама и Евы, ибо вторая была сотворена из ребра первого.

Он убедил отца Николая освятить брак Марка и Евы. Но тот пошел на преступление не потому, что время жало, Ева уже была на сносях, – батюшка принял их союз сердцем. Он не смог остаться равнодушным перед лицом такой любви.

Три счастливых года они прожили в Синих соснах. Родители знали об их связи, хотя отец все еще негодовал, но Тобину всегда удавалось сделать ему какое-то внушение. Подолгу те закрывались в кабинете, в библиотеке. Тобин умел увлечь разговором, убедить. Только потом, когда все открылось, Марк понял, что, ослепленный возможным счастьем брака с сестрой, был обманут.

Тобин с прискорбием разделил с ним его отчаяние, опустил руки, признал, что был ослеплен желанием принести пользу и хоть каплю счастья в этот серый и бесчеловечный мир, признался, что больше не может сдерживать гнев Льва Всеволодовича. Оказалось, за три года ему не удалось сдвинуть мышление бывшего офицера Кавалергардского полка в свою сторону ни на йоту. Супруги прожили три года счастливой жизнью. А потом отец узнал, что Марка выставили из Мертона без диплома, разразился скандал. Он кричал, что отберет детей, Гришу и Еву.

Марк оторвал голову от мягкого мшистого камня могилы, обнаружив под собой красное пятно, и вспомнил, что должен спешить. Сгущались сумерки, тропка терялась во мраке, сплетенном туманом и подступающей ночью. Но железнодорожная станция Кокенгаузен стояла на том же самом месте, как и десять лет назад, и двадцать, маня желтым светом газового освещения, дорога шла через парк Левенштернов.

В парке Марку попалась пара: студент с юной барышней, прятавшиеся на скамейке под липой. Он не мог им открыться, что истекает кровью, но нашел другую причину просить помощи, сказал, будто приехал в Кеммерн на серный источник, но, кажется, потерялся. Молодые люди, удивленные, что странный пришелец ищет здесь один из курортов Взморья, отвели его к станции, с ужасом глядели в изъеденное язвами лицо и жалели его, девушка протянула ему платок. Марк понял, что успел ослепнуть на один глаз, когда трясущимися руками покупал билет, рассыпав по полу под кассой банковские билеты, которые кто-то из слуг сунул ему дома в карман. Он не доедет до Риги. С таким недугом ему это и незачем. Тобин выставил его, как паршивого пса, больше им не увидеться. Безжалостно растоптав разноцветье банковских билетов, которые он не потрудился поднять, Марк двинулся к платформе. За его спиной две женщины и целая стая носильщиков под насмешливым взглядом жандарма сгребали деньги в карманы.

Поезд затрясся, заохал и стал отъезжать. Пассажиры воротили глаза от человека в черном пальто, лицо которого было похоже на трюфель.

В окне замелькали темные гиганты деревьев, тянущие, как древние демоны ада, ветви-когти к окну, за которым прятался Марк. Ему показалось, что поезд закружило по спирали концентрических кругов диким вихрем, но из прострации его вывел кондуктор, голосом Вергилия спросив билет. Марк отдал бумажку с отпечатавшимся на ней ярким продолговатым пятном от его испачканного кровью пальца и отвернулся. Поезд мчался задом наперед, окно ловило последний закатный луч. И Марк увидел, что деревья объяты листвой, и это вовсе не демоны ада. Как давно Марк не видел лета, сияющей зелени Кокенгаузена, не дышал речным воздухом. Ему не дожить до утра, не увидеть, как рассветное солнце золотит молодую зелень лип. Потемневшее окно поезда вместе с пейзажем отражало картины прошлого.

В тот последний вечер тихой, мирной жизни со вздохом сожаления Тобин поведал Марку, что все это время говорил родителям, что их сын душевнобольной и что пока его нельзя беспокоить, поскольку некая иллюзия любви к сестре поддерживает в нем силы. Лев Всеволодович, узнавший о дипломе – что стало последней каплей, – взорвался приступом негодования и теперь готов наверняка разорвать преступную связь своих детей и отобрать внуков. Если прежде он тянул, поддаваясь уговорам Тобина и стараясь сыскать удобный способ распутать семейный узел, то ныне его терпению пришел конец.

Выход один: Марк будет временно отозван куда-нибудь в дальние края, а Еве придется выйти замуж повторно.

Марк с ужасом вспоминал, как сам молил Тобина, чтобы тот вступил с Евой в фиктивный брак, ибо только ему он мог доверить свое сокровище. Со слезами Марк прощался с Гришей, которого родители забирали себе, с Евой, которую удочерял Тобин, и почти тотчас же Марка записали в добровольцы в какой-то полк, он должен был ехать в Болгарию. Прощание с Евой было преисполнено ужасных мук. Сестра захлебывалась в слезах. Она не хотела замуж за Тобина. Прощание с Тобином ранило еще больней, тот страдал от вынужденного брака и пролил слез не меньше Евы.

Поезд замедлил ход. Черное полотно окна вспыхнуло светом. Марк прибыл в Ригу ночью, когда железнодорожная станция сияла огнями. Далекий отсвет фонарей походил на ангелов, выстроившихся в ряд для приветствия. Марк помнил ад, прибыл в рай, чистилище, видно, благополучно проспав? Гудение паровоза заглушало гомон, царящий на перроне, черное пальто Марка скрывало цвет его крови. Он поднялся, ощутив прилив бодрости, он словно стал легче, будто двигался все это время сквозь толщу воды, вынырнул и пошел по берегу. Все обошлось, он в городе, надо поискать проводника. Но, сделав несколько шагов по вагону, повалился на кого-то. Люди ахнули, расступились. Перепуганное бородатое лицо, принадлежащее человеку в форменной одежде железнодорожника, – последнее, что увидел Марк Львович Данилов. Он назвал его Тобином, цепкими пальцами схватился за воротник, не понимая, почему меркнет яркость красок, и стал проваливаться куда-то в черноту ночи, где его не ждали ангелы, не ждал никто.