ЧОП «Заря». Книга третья - Евгений Александрович Гарцевич

Но потом ее лицо меняется, появляется удивление, быстро перерастающее в страх.

В темноте вокруг нас что-то появилось. Призрачные «змейки» возникли в воздухе и стала закручиваться вокруг девушки. Душить ее, лезть в глаза, уши, рот, обрывая ее крик.

Ту «ленту», что поменьше я уже видел раньше — в зеркалах родного дома и на пороге Ордена. А вот вторая, очень похожая по плетению и структуре, была новой. Еще сильнее. Еще плотнее создавала ассоциации со скверной. Хлесткая, как насмешка, издевательски переполненная чувством вседозволенности.

Но и с добавлением светлого спектра. Может, Орден или остатки святости предков. Этот неизвестный упивался своей силой и властью не только над Машей в данный момент, но и вообще надо всем миром.

Еще две, а, может, три «змейки» были слабыми, практически бледная тень основных.

Маша все же вырвалась и закричала — страшно, будто ее что-то разрывает изнутри. «Змейки» вспыхнули, освещая пространство вокруг. Во все стороны по кругу стали появляться дома, животные, люди. Прорисовываться дороги, резные заборчики, каменный колодец с разбросанными вокруг ведрами. Беззвучно лаяли собаки, рыдали женщины, дергались в бессильной злобе мужчины. Я узнал Степановку — несколько характерных домов и искривленные деревья за оградой.

«Змейки» продолжали бесчинствовать и разгораться, кончики двоились, троились и, проходя через группу неизвестных мужчин в золотых масках, впивались в местных жителей. Я стал узнавать фобосов, нападавших на меня, только в видении они были еще живы. Вот милейшая старушка, которой силовым клинком рассекли лицо. Вот выпотрошенный дворовый пес — будущий баргест, грызший мою руку. Вот тот тихоня бык, степенно жующий травку во дворе за оградкой. Вот…

Они убили всех.

Не только Машину родню, но и вырезали всю деревню. Людей и животных, всех, кто мог испытывать боль и ужас. Убивали, наполняли скверной, вливая часть своей силы, и через «змеиные» потоки перекачивали все это в Машу.

Я дернулся, хотел прыгнуть на уродов, но только повалился на землю. Ноги, как во сне, отказывались двигаться. Мягкий пол вдруг превратился в тазик, залитый бетоном. Потянулся за револьвером, но пальцы все время соскакивали с рукоятки, отказываясь мне подчиняться. Я заорал, но меня не замечали. Просто зритель в чужом омуте памяти.

Попытался схватить и обнять Машу, с пеной на губах бьющуюся в конвульсиях, но руки проскользнули сквозь пустоту.

Я обернулся на уродов в масках. Золотые и гладкие, почти зеркальные без каких-либо опознавательных знаков. По форме напоминали сектантские, но с тем же успехом могли быть и карнавальными на приеме у государя.

Неважно, что не вижу лиц — ваша сила вас и погубит. Я найду вас всех.

Пришло четкое осознание, что я ничего не расскажу дознавателю. Золотые маски должны умереть. Без суда и следствия, без возможности выкрутиться, став полезными Императорской тайной службе.

Прости, Инок, я не справился с заданием. Не понял как, не разобрал кто. Какие-то покойники, которые заберут свой метод в могилу. Не нужно их перевербовывать, не помогут они государству…Маша — случайная жертва, повторить такое невозможно…

Я смотрел, как бедная девушка, сходит с ума. Как за ее спиной открывается разрыв, как за ее спиной выскакивают силовые жгуты и как червяки расползаются во все стороны. Казалось, сам нахожусь на грани помешательства. Таким бешеным, но и таким собранным я себя еще не чувствовал никогда. Усилием воли подавил происходящую вокруг галлюцинацию и вывалился в реальный мир.

Маша лежала у меня на руках. Ее фобосы, как надоедливые мухи, кружили над нами. Чертово воронье — я схватил первого, второго, третьего. Зажмурился, будто это поможет не видеть их воспоминания и чувствовать боль, и начал давить, изгоняя из этого мира.

Они не скрывались, каждый взмах рукой гарантированно давал улов. Без обреченности, наоборот, с надеждой на освобождение. Они чуть ли не сами бросались в мою руку и замирали за мгновение до изгнания, словно прощаясь с девушкой.

На лице Маши появился румянец, а когда последний растворился фобос, она прошептала:

— Колокола звенят, все болит…

— Инок! — не веря, что все получилось, я обернулся на дверь и заорал. — Выруби на хрен глушилку! Быстрее! И скорую сюда! Врача!

Девушка была слаба. Температура тела вернулась к обычной и резко начала повышаться. Ее начало трясти.

Я ещё дважды кричал дознавателю, прежде чем в потолке заворочался скрытый механизм, а сетка вздрогнула в последний раз, чихнув пыльным облаком. И только тогда звон окончательно стих.

— Помоги… — прошептала Маша и, не сумев стиснуть мою руку, легонько погладила мою ладонь. — Отпусти меня. Убей… Я хочу к родным…

— Млять, — вырвалось и совсем не от неожиданности, а от осознания факта, что других вариантов я сам не вижу. — Я не могу.

«Я могу… пусти, ей не будет больно…» — сквозь эхо остатков колокольного звона проклюнулся голос Хармион: «Ей уже нет места в этом мире. Она на полпути и ее встречают. Я чувствую. Я сделаю все, как надо…»

* * *

Харми действительно сделала все, как надо. Включая момент, что уснувшая с улыбкой на лице Маша, еще какое-то время выглядела спящей. Врач дознавателей констатировал смерть от истощения в момент, когда я был далеко.

Не то чтобы очень далеко. Все в том же подвале, а еще точнее в комнате для допросов. Где по третьему кругу рассказывал все, что смог узнать. Первый раз только Иноку, второй раз какому-то важному начальнику. А третий раз им обоим и специально вызванному одаренному пузатому очкарику с навыком ходячего детектора лжи.

У меня была простая версия. Я все свалил на Степановку, как на аномальное место, в котором открылся разрыв, и неведомая доселе тварь вселилась в Машу. А после этого уже появились сектанты — про это я совершенно честно признался, что не видел, но додумал.

Пусть копают в Степановке, пусть ищут своего «истязателя разума».

Хорошо иногда пересматривать и помнить любимые сериалы. А еще иметь в голове собственную банду фобосов, которая подсунет правильные маршруты для посторонних исследователей.

Очкарик, конечно, прибалдел во время просмотра того, что ему подсунули.

Под нужным ракурсом небо над Хоукинсом сошло за Степановские дали, демогоргон за первый эксперимент сектантов, истязатель разума за вселившееся зло, а изнанка прекрасно изобразила мир за разрывом. Он потел, чесался и только повторял: «Ну очень странные дела творились в Степановке». Но слова мои подтвердил.

Может, и на четвертый круг бы меня отправили, но в этот момент прибежал перепуганный врач. И тут началось. Инок орал на него, начальство на Инока, врач