Охотники за голосами - Роман Романов

– Иваныч, вот ты ж тыришь деньги-то бюджетные, и другие тырят, а подавляющее большинство чиновников не тырит, наоборот, очень даже средние зарплаты получает. А как, значит, чего вскроется, так на всех на нас, на все сословие из-за таких, как ты, – поклеп и недоверие, фильмы потом снимают да посты в блогах сочиняют. Ты не подумай, я с тобой про унижение чиновников полностью даже согласен, но ведь сам тоже виноват, бес ты старый, и тебе подобные! Повод дали давным-давно, до сих пор не отмыться, людям в глаза смотреть стыдно, особенно когда выходит свежий номер газеты «Жесть. ТВ. Гороскопы». И вообще я никакой не анонимный чиновник, и не создавал я их вовсе, зря ты ко мне пристал…

Модест Иванович ошалело смотрел на Павла Ибрагимовича – он явно не ожидал такого отпора. Закурил, попросил чаю по громкой связи, помолчал, прибавил звук на маленьком портативном радио на столе и сказал:

– Орел, ети его в душу, оре-о-ол вырос! Ты, сосунок, запомни, что для таких вопросов и рассуждений прокурор имеется, понял? И отвечать ему, как и Богу буду я лично, сам, без тебя, хотя бы и под улюлюканье толпы твоих анонимов. Ты хоть раз своими ножками ходил на завод, когда в тебя две тыщи злобных глаз сверлят, за то, что полгода зарплату не получают, а? Может, ты бюджет кроил по-живому, когда кроить нечего и кукиш вместо трансфертов, а, я тебя спрашиваю? А если я с таких, как твой Бломберг, возьму копейку – так и правильно сделаю! По моему разуменью, пусть государство за спиной чует подлюка, а не какого Валеру Калининского, из Древне-Чащинска. Ты хоть один сериал про плохих журналистов видел? То-то, и не увидишь! Интернет твой, что думаешь, новая политическая эпоха? Где эпоха? В Америке? В Китае? Нет там такой проблемы, и не может быть в силу их воспитания и тыщелетней дрессировки. Да тьфу на него, рубильник, в крайнем случае, выключил и все, два Закона принял – и тю-тю, пусть себе лопочут там, вне закона. А журналистов только мудаки слушают, понял? Слышать надо тех, кто им платит, и тех, кто их танцует по семинарам всяким. Если у тебя задница не железная, а впечатлительная – уходи со службы. Только ты запомни, сынок, без таких как я – не будет страны, а уж смотаться куда за кордон, так ты поверь, дело не хитрое, давно бы смотался, и Любку свою с Машкой отправил бы, еще в девяностые… И уехал бы, может, если честно… Только там не лучше, а хуже русскому человеку, если по правде, если совсем уж по настоящему, ну их…

Павел Ибрагимович еще больше проникся уважением к Модесту Ивановичу. «Пожалуй, даже хорошо, что я раньше с ним на такие темы не говорил, – думал он. – Не понял бы я его». Однако полностью согласиться все равно не мог.

– А тебе не кажется, Модест, – взволновано сказал Павел Ибрагимович, – что твоя страусиная политика – тоже не правильно! Ты бы вот так журналистам и сказал бы, или народу где-нибудь на приеме, а то только канцелярские глупости лопочешь на камеру.

– Журналистам нынче говорить – что перед свиньями бисер метать, им бы скандальчика, вслушиваться не желают, задницу покажи голую, или пошли куда позабористей – это да, передовицы с собственной рожей обеспечены… А канцелярские глупости, сынок, тоже дело важное и сложное, если б не они, родимые, давно государство разорилось бы подчистую, даже экспроприация не помогла бы.

– Ну, ты хоть понимаешь, что в последнее время на нас всех собак повесили за всех сразу и за все времена, Иваныч? Ты понимаешь, что мы последние, без нас стихию хаоса уже никто не остановит, некому! А нас добьют, с помощью таких как ты! Вы не понимаете языка общества, общество не понимает вас, этот вакуум заполняют разные Подмышкины, Петровичи и просто тысячи всех подряд желающих, в том числе нездоровых, обиженных, провокаторов и профессиональных наймитов, потому что Интернет доступен всем и никакой цензуры!

Модест Иванович с удивлением смотрел на Павла Ибрагимовича.

Молодой чиновник понял, что выразился слишком фигурально и филосософски для этого кабинета:

– Короче, плохо дело. Как есть оставлять нельзя…

– Что ты смотришь на меня, как на эскимоса, понял я тебя, согласен! Где ты только этот «язык общества» разглядел, не пойму, что это за язык такой, а? Так ты из-за этой теоретической фигни все тут замутил?

– Не знаю еще, и не я это, честно, хотя участвовал. Честно, дядя Модест! – снова по-детски заглядывая старшему коллеге в глаза, повторил Павел Ибрагимович.

– И что теперь, всем работать, как стахановцам на Беломоре, привлекать собственные сбережения, чтобы «обчеству твоему» сказать было нечего? Не слишком? Правильно ли? – громко возмутившись, спросил Модест Иванович. – Как же ты не поймешь-то! Ты хоть пупок свой надорви – все равно скажут плохое, понимаешь? Не понимаешь? Э-э-э, сосунок. Дело же не в том, кто как работает, а в том, что болтать можно что угодно безнаказанно, понял, без-на-ка-за-но, всем! Раз безнаказанно, то вываливать человек будет в первую очередь гадости и свое злорадство – и в первую очередь на власть, которая за все и всегда в ответе. Скорость, общение, обратная связь – это все только ширма в твоем Интернете для таких валенков, как ты, понимаешь? Ширма! А суть – человеческая тупость в три строчки и помойка. Гигабайты порнографии, мата и пошлятины, миллионы бездарных записей по вопросам, в которых разбираются единицы…

– Но можно и полезное найти в Интернете, и людей можно найти хороших! – воскликнул Павел Ибрагимович!

– Дык, и на помойке много чего найти можно хорошего. Помнится, я мусор вываливаю, а там этот, томик этого, поэт, ети его, запретный был… Забыл. В общем, достал, отмыл и с удовольствием прочел. И что теперь? Помойку на знамя поднять и славных бомжей в пример внукам приводить? Запомни, род человеческий начался с запрета, и семья начинается с запрета, рога, например, мужу не ставить и дитев не обижать, с запрета начинается любой порядок, общество и государство, а любая помойка как явление – это противовположность, все дозволено…

– «Помойка» тоже становится порядком, помойка подчиняется физическим законам, а современная помойка – это целое высокотехнологическое производство! – Павел Ибрагимович был увлечен разговором и таким неожиданным Модестом Ивановичем.

– Во-во! Сделайте сначала свою помойку непомойкой, а если ваша помойка – это теперь высокая политика и я обязан ее бояться, больше чем своего начальника и счетную палату – вон заявление в столе, увольте!

– Так ведь поздно! Что-то надо делать с этим, время вспять не повернешь ведь! – искренне воскликнул Павел Ибрагимович.

– А что тут сделаешь? – развел руками Модест

– Что, что, бастовать! За наше честное имя! Только по-серьезному, а то народ не поверит!

Павел Ибрагимович подпрыгнул от такой своей идеи. Потом заинтересовался, потом почти закричал:

– Не, не за честное имя – засмеют и заклюют! Против всех партий на выборах, и потребовать от них включения в свои предвыборные обещания проекта Федеральной программы по защите чиновников!

Павел Ибрагимович скорчился в кресле от смеха, Модест громко хохотал и трясся, вытирая крупными ладонями глаза и перечисляя сквозь слезы: «стачка чиновников… митинг протеста госслужащих… на демонстрантов чиновников нагнали ОМОН…»