Банда профессора Перри Хименса - А. Вороной

Ему нужно было передать номер камеры хранения, автоматической камеры хранения, притулившейся в самом углу спецзала аэропорта им. Дж. Кеннеди. Номер был несложный — «А. К. Р. 1478553». И там, в этой камере, лежали себе полеживали золотые вещицы той юной бомбометательницы с покрытым веснушками носом. Мысль, что «Дже» может посчитать его за забывчивого мальчишку, не способного сдержать свое слово, подгоняла теперь его. Он выложил на песке из кусков ветки «А. К. Р. 147…» — как тут же спохватился, сообразив, что делает он что‑то не то, что голова у него сейчас работает плохо, что ведь эту информацию могут прочесть и люди губернатора Ральфа Хилдбера, подстроившие, по‑видимому, и то убийство. И он накрыл всем телом прутики, накрыл от зависшего над ним телерса, смешал их в беспорядке, зашел в реку, сполоснул лицо холодной водой.

«Нет, — думал он, — нет, только не сейчас. Я что‑то не выспался, и что‑то мои мозги плохо соображают. Нужно будет передать эту информацию быстро, возможно, во время перемещения по реке на плоту. На плоту!..»

С него‑то мне и следует начать!

И весь этот день он мастерил себе плот. Как знал Дик. ему предстоит проплыть по Амазонке более 600 километров, потом там, впереди, у какого‑то места, за излучиной следует высадиться на сушу и уже по ней, бросив плот, пробираться сквозь джунгли, уклоняясь на юго‑восток. И там нужно будет пройти где‑то километров 500–700.

Далеко не забираясь в лес, он отыскал несколько старых поваленных бревен легкого как пробка дерева бальсы. Перетащил их к своей стоянке, разложил рядком на траве. Получилась площадка шириной метров в три и длинной около семи‑восьми. Поперек стволов бальсы положил три коротких бревна из более твердой породы, все это стянул лианами. Потом пристроил сверху еще площадку из коротеньких бальсовых деревьев, связал их, по бокам вколотил в мягкое бальсовое дерево колья. Набросал туда травы, сухого тростника. Поверх этой площадки соорудил невысокий навес, покрыв крышу пальмовыми листьями.

Таким образом, у него появилось помещение, капитанская рубка, хихикнул про себя Дик, где было достаточно места для него, для капитана и его вещей… Каких вещей?…

Главная проблема, как ни странно, была с водой, с питьевой подои. Мутную воду из Амазонки он пить не решался. Отыскав в лесу кусок коры в виде корытца, он наполнил его водой из ручья. Можно было бы уже и плыть, отправляться дальше в путь. Но тут он вспомнил, что позабыл сделать руль. И эта процедура отняла у него самое большое время. Во‑первых, нужно было чем‑то расколоть твердое бревно, затем его как‑то обтесать, пробить отверстие, закрепить прочно на плоту.

Уже совсем стемнело, когда он с трудом стащил плот на воду, проверил усадку и остался доволен своей работой. Как‑никак это был первый плот, сделанный лордом Ричардсоном. И как сделанный? Без единого инструмента! Без единого гвоздя! Без топора и молотка! И ни один робот не помогал ему!

Он привязал плот к дереву и заковылял к стоянке. Телерс выдал на экраны походку лорда Ричардсона, и миллиарды телезрителей схватились за животы и умирали со смеху, ржали на всю свою благоустроенную усадьбу, на весь свой коттедж. Сосед перекрикивал соседа.

Мистер Ричардсон и вправду в то время не отличался грациозностью, легкостью и изяществом. Спина его была сгорблена, одно плечо перекошено, руки опущены низко к земле. И у многих сложилось мнение, что магистр наук, этот бандит Ричардсон, начал перерождаться в обезьяну, что там, под тем силовым колпаком, эволюция пошла в обратную сторону. Но ему, когда болели все мышцы, когда ноги были все посбиваны, — так как свои модные штиблеты он позабыл еще в Африке, поспешно ретировавшись из нее — когда на руках тоже повздувались, а некоторые уже и полопались кровяные водянки, было сейчас не до этикета. Ему хотелось лишь одного — дотащиться до своего логова, легонько, — как и советуют эскулапы — поужинать на ночь и спать, спать, спать…

Днем в лесу он видел много птиц, пригодных, по его мнению, к употреблению. Но сейчас, когда ночь опустилась на джунгли, лес чернел отпугивающей непроходимой стеной, ощерившись угрожающими звуками, как тот раненый секач, залегший в высокой траве. Убив палкой небольшую змееподобную тварь, позванивавшую примерно так же, как и американская гремучка, он поджарил ее на костре. Более вкусного мяса он не ел за последние два дня. Обложившись торопливо горящими ветками, он тут же свалился на землю и уже через пять минут спал.

В эту ночь он спал хорошо. Он ни разу не проснулся, лишь изредка дергаясь отчего‑то во сне. И даже когда рядом с уже прогоревшим костром прошла бесслышно пума, задержавшись на миг и издав грозный рык на спящее безмятежно животное, так противно похрапывающее, он не проснулся. И куда уж было ему услышать опустившихся в тот момент к костру телерсов, гнавших на Эр‑би‑си кадр за кадром.

У многих телезрителей в тот вечер возникла нервная икота, многие повыключали телевизоры, убежали в другую комнату, особенно, мужчины, такие неженки и брюзги — те поминутно спрашивали у жен: «Ну, как он там? Жив еще? Или та кошечка его уже съела?» — и оттуда выглядывали с опаской, словно пума сидит уже в их доме. Другие ругались на всю комнату: «Черт с ним, с этим самоубийцей! Не хватало еще из‑за него себе нервы портить!» Но Дик спал, он не слышал этих возгласов, он со свистом похрапывал. И возможно он‑то, этот храп, отдающий какой‑то наглой самоуверенностью двуногого существа, заявившего о себе сегодня утром каким‑то непонятным криком, и заставил остановиться в прыжке ту пуму, засомневаться в своих возможностях.

* * *

Зеленое бескрайное пространство, синяя полоса извивающейся реки, множество синих речушек, впадающих в нее, заливов, рукавов, болот, поросших сусаком и стрелолистом. Посреди широкой синевы маленький плотик. На нем еще меньший предмет — человек. Тот вытянулся на бревнах, не то спит, не то дремлет.

Видимо, здесь недавно прошли обильные дожди, так как вода мутна, бег се стремителен. Но сверху, с высоты телерса, река кажется недвижной, мертвой. Для человека же это не так. Он прислушивается к раздающемуся из‑под плота шуршанию, когда тот быстро проносится над затопленным недавно островком. Воздух свеж, пахнет болотной растительностью, сыростью. Над водой кое‑где еще сгущается туман. Осевшие на листьях шалаша капли росы, напоминают бриллианты, удивительной прозрачности. Лучи солнца изредка нет‑нет да и пробьются сквозь кроны деревьев, высоко подымающихся по берегам. Нависшие над самой водой ветки рясно усыпаны обезьянками. Те издают рев, смех, так пугавший Дика в первую ночь. Тучи разноцветных попугаев носятся у берега. В одном месте к водопою вышло стадо оленей. На мелком белоснежные цапли о чем‑то уже спорили между собой, наверно, не поделив пойманную лягушку.

Плот легко слушается руля. Со скоростью, примерно, 6–8 километров в час он перемещается вперед, перемещается вместе с водой. Дик старается держаться подальше от берегов. Приходится зорко следить за поверхностью реки: удар о полузатопленное дерево может разбить его плот вдребезги.