Народ, или Когда-то мы были дельфинами - Терри Пратчетт

Если верить первому помощнику Коксу, старик показал ему грубый жест. Фокслип и Поулгрейв поддержали эту версию. Но капитан побеседовал с каждым из них в отдельности и отметил в судовом журнале, что ни один из них не смог в точности описать упомянутый жест.

Кокс выстрелил в этого человека и попал. Фокслип тоже выстрелил. Дафна помнила, как он смеялся. Поулгрейв выстрелил последним, как и следовало ожидать. Он был из тех негодяев, которые способны пнуть ногой труп, потому что мертвецы не дают сдачи. Поулгрейв непрестанно хихикал, а когда Дафна выходила на палубу, не сводил с нее глаз. Но он был, по-видимому, умнее Фокслипа. Что, впрочем, было не трудно. Фокслип умом не превосходил среднегоомара от этого ракообразного его отличали только жестокость и манера вечно хорохориться. Парочка все время таскалась за Коксом. Трудно было понять зачем, если не знать, что на свете бывают рыбы, которые таскаются за акулами — плавают вдоль бока акулы или даже у нее в пасти. Там они защищены от других рыб, там их не съедят. Никто не знает, что с этого имеет акула: то ли не замечает их, то ли приберегает на случай, если захочется тайно перекусить среди ночи.

Конечно, Кокса нельзя сравнивать с акулой. Он гораздо хуже. Акулы — просто машины-пожиратели. У них нет выбора. А у Кокса, первого помощника капитана, выбор был. Этот выбор предоставлялся ему каждый день, и каждый день Кокс выбирал быть Коксом. Странный выбор: если бы зло было болезнью, Кокс давно уже оказался бы в изоляторе на каком-нибудь негостеприимном острове. И даже там мирные пушистые кролики начали бы драться друг с другом. По правде сказать, Кокс был заразен. Всюду, куда падала его тень, ссорились старые друзья, разражались небольшие войны, молоко скисало, мучные черви бежали из сухарей, а крысы вставали в очередь, чтобы прыгнуть в море. Во всяком случае, так говорил Кокчик, но он, надо сказать, был склонен к небольшим преувеличениям.

И еще Кокс ухмылялся. Это была не мерзкая, шершавая ухмылочка Поулгрейва, при виде которой хотелось вымыть руки. Это была улыбка человека, любящего свою работу.

Он взошел на борт в Порт-Адвенте, когда пять членов экипажа не вернулись из увольнения на берег. Кок сказал Дафне, что это бывает. От капитана, который строго запрещает команде играть в карты, свистеть, пить и ругаться, люди бегут, сколько им ни плати. Ужасно видеть, сказал Кокчик, когда такой хороший человек и так ударился в религию. Но именно потому, что Робертс был такой хороший человек и умелый капитан, многие члены экипажа ходили с ним в одно плавание за другим, несмотря на чудовищный инемыслимый запрет на ругань (моряки нашли выход — поставили бочонок с водой у шпигатов и ругались в него, когда становилось невмоготу; Дафна очень старалась, но не могла разобрать всех слов; к концу дня вода в бочонке так нагревалась, что в ней можно было мыться).

Про Кокса знали все. Первого помощника Кокса не нанимали на корабль. Он сам являлся. Даже если вы не нуждались в первом помощнике, потому что у вас уже был один, на нынешнего первого помощника вдруг нападало горячее желание вернуться во вторые помощники, о да, сэр, премного благодарен.

Бесхитростные и простодушные люди принимали за чистую монету восторженные рекомендации других капитанов, не задаваясь вопросом, почему этим капитанам так не терпится спровадить Кокса на другой корабль. Правда, Кокчик сказал, что, по его мнению, Роберте все знал насчет Кокса и горел миссионерским пылом: не каждый день выпадает случай спасти такого закоренелого, отборного грешника от геенны огненной.

Возможно, что Кокс, оказавшись на корабле, где трижды в день проводились обязательные молитвенные собрания, преисполнился пылом иного рода черным, с язычками пламени по краям. Как говорил Кокчик, зло в одиночку не ходит.

Как ни удивительно, Кокс охотно посещал молитвенные собрания, присоединял свой голос к общему хору и внимательно слушал. Те, кто его знал, насторожились. Нечестие было для Кокса хлебом и водой, и если не ясно, что он задумал, — ждинастоящей беды.

Когда Коксу нечего было делать, он стрелял в живых существ. В птиц, летучих рыб, обезьян — в кого угодно. Однажды на палубу приземлилась большая синяя бабочка, занесенная ветром с какого-то острова. Кокс попал в нее так метко, что остались только два крылышка, а потом подмигнул Дафне, словно ему удался особенно ловкий трюк. У Дафны был такой кузен, звали его Ботни — он не мог пройти мимо лягушки, чтобы ее не раздавить, мимо котенка, чтобы не пнуть его ногой, мимо паука, чтобы его не прихлопнуть. В конце концов Дафна нечаянно сломала Ботни два пальца — придавила лошадкой-качалкой в детской, пообещала напустить ему в штаны ос, если он не исправится, и разразилась слезами, как раз когда прибежали люди. Если человек ведет свой род от древних воителей, как Дафна, это поневоле придает характеру определенную безжалостность.

К несчастью, некому было направить стопы Кокса по истинному пути и оправить его пальцы в гипс. Правда, среди команды ходили слухи, что он переменился. Он по-прежнему стрелял в кого попало, но на богослужениях всегда сидел в первом ряду и рассматривал старину Робертса, как натуралист — редкого жука. Похоже, капитан завораживал Кокса.

Что же до капитана — возможно, он хотел спасти душу Кокса от геенны огненной, но самого Кокса ненавидел и не стеснялся это показывать. Коксу это было не по душе, но застрелить капитана он не мог, слишком сильный шум поднялся бы. Поэтому, как сказал Кокчик, он, должно быть, решил побить капитана на его поле, точнее — на его воде, уничтожить изнутри.

Кокс убивал живых тварей только потому, что они были живые, но лишь ради времяпрепровождения. В отношении капитана у него были гораздо более честолюбивые планы. Кокс решил целиться в его веру.

Для начала Кокс завел привычку внимательно слушать на молитвенных собраниях и завершать каждую фразу капитана воплями «Аллилуйя!» или «Аминь!» и громкими аплодисментами. Еще он задавал невинные вопросы типа: «А чем кормили львов и тигров в ковчеге, сэр?» или «А куда девалась вся вода после потопа?» В один прекрасный день он попросил Кокчика накормить весь экипаж пятью хлебами и двумя рыбами. Капитан сказал, что эту историю нельзя понимать буквально. Кокс отдал ему честь по всей форме и спросил: «А что тогда можно понимать буквально, сэр?»

Обстановка накалялась. Капитан стал раздражителен. Те, кто давно ходил с ним, говорили, что он хороший человек и хороший капитан и что он сам на себя не похож. От раздражительности капитана страдали все. Он всюду выискивал недостатки и превращалкаждый день в тяжкую повинность. Дафна старалась как можно больше времени проводить у себя в каюте.

А еще был попугай. Неизвестно, кто научил его первому ругательному слову, хотя дрожащий палец подозрения указывал на Кокса. Но к этому времени раздоры охватили всю команду. У Кокса были свои сторонники, у капитана — свои верные защитники. Начались драки. Стали пропадать разные мелкие вещи. Это очень плохо, сказал Кокчик: если человеку приходится постоянно следить за сохранностью своих вещей, это раскалывает экипаж, как ничто другое. Он сказал, что их ждет роковая судьба и расплата. Скорее рок, чем расплата, добавил он.

А на следующий день Кокс застрелил старика в каноэ. Дафна рада была бы сказать, что весь экипаж ополчился на Кокса за его поступок, и в каком-то смысле это была правда; но многих беспокоило не столько нарушение заповеди, сколько возможность, что поблизости окажутся родственники старика на быстрых каноэ, с острыми копьями и не захотят выслушивать объяснения. А некоторые даже считали, что, подумаешь, одним стариком больше — одним меньше, но Кокс и его дружки стреляли еще и в дельфинов, а это было жестоко и навлекало на корабль несчастье.