Кромешник - О'Санчес

Все сгрудились возле Чомбе, протискивая руки к пачке с сигаретами, тот едва успел себе отцепить две штуки и оделить троих курящих нетаков, все остальное расхватали вмиг. Через минуту работа на участке литья прекратилась вовсе, а народ забил курилку, чтобы вдоволь насладиться заморским деликатесом. Чомбе единственный из курильщиков не отрывал фильтра, но зато выкурил две сигареты одна за другой, половинку от второй оставил Плинтусу. Те, кому целой сигареты не досталось, цыганили хотя бы затяжечку у более удачливых, потом сплёвывали презрительно и говорили: трава, наши, мол, крепче и ароматнее…

– Огребешь, – выразил общую мысль Повидло, когда все устали смеяться и вновь рассосались по своим местам кто куда, – суток на трое…

Ему дали десять, по максимуму: одет был не по форме, хранил запрещённые предметы.

Метелили его от души – режик и растлитель, хозяин зоны даже приложился разок, он тоже присутствовал на «допросе». Кума не известили, он мог застучать кого угодно, даже непосредственное начальство и собутыльников…

– Куда девал сигареты, подонок? Почему курил сигареты с фильтром?!

– Какие сигареты? Он конфеты мне давал…

– Кон-ф-феты!?

– Н-на!

– Сучий, сучий, сучий ты потрох, калекой тебя сделаю, б…!

Многоопытный Чомбе от первого же удара режимника слетел с катушек, перекатился в угол, спиной и затылком к стене, руками закрывая лицо, а согнутыми ногами – живот. Было очень больно, но зато повреждения жизненно важных органов – требухи, сердца – можно было не опасаться. Ещё один верхний передний зуб ему все-таки выбили, но это ничего: через год-другой на взросляке или на воле вставит себе золотые…

Седовласый инспектор был дядей Господина Президента. Племянник назначил его председателем контрольного комитета над силовыми министерствами, так что теперь он, вступив в должность и не представляя толком своих обязанностей, бессистемно и бесцельно разъезжал по городам и весям, инспектируя все подряд: службы ПВО, полицейские управления, контрразведку и зоны. Был он человеком от рождения неглупым, трудолюбивым, но невежественным и чрезвычайно властным. Обладая таким набором личностных особенностей, в условиях безнаказанности он должен был превратиться в самодура, и он им стал. Высшие чиновники подведомственных ему служб и министерств были отчасти защищены от организационных последствий его самодурства связями с той же президентской фамилией: зять – замминистра обороны, шурин – министр внутренних дел, и так далее в том же духе, но на нижних этажах служивым приходилось терпеливо внимать грозному дядюшке и на свой страх и риск втирать ему очки.

Хозяин зоны не потрафил в чем-то отцу любовницы Председателя, помощнику местного губернатора, взятку дал меньше ожидаемого при вступлении в должность. Тот обратился по-родственному к дочери, та нашла повод пнуть разок господина полковника, о котором ходят разные слухи…

Проходя по зоне, господин Председатель увидел то, что хотел увидеть, – забитых детей, лоснящиеся морды интендантов, пыль и грязь в цехах, повальное злоупотребление спиртным со стороны офицерского состава. Так оно и было на самом деле, но беда в том, что при других обстоятельствах и с другой подачи он увидел бы крепких хозяйственных руководителей, исправное, но ветхое производство, нуждающееся в модернизации и соответствующем финансировании, чёткую дисциплину и хорошую воспитательную работу.

Весь начальствующий состав зоны схлопотал выговоры, кум получил служебное несоответствие. За обедом в зонной столовой (приготовленным в местном ресторане) господин Председатель после предварительного раздолба изволил с улыбкой вспомнить симпатичного чернокожего паренька и поручил передать ему привет и наилучшие пожелания от него. Так Чомбе лишился ещё одного зуба и вместо трех приобрёл десять суток штрафного изолятора.

«Насмешники – хорошие пророки». Указатель в тот день залетел на горячем и уже громыхал в вагонзаке в Иневию на следствие и суд: из трех судимостей вторая подряд за наркотики, его ждала экспертиза и лечебница тюремного типа на год минимум. Указатель не был наркоманом в полном смысле, подкуривался только, просто в тот злосчастный день шмон на зоне проводили чужие, им нужен был существенный результат… Гек таким образом лишился червонца, хотя и сохранил право стребовать должок и проценты по нему без срока давности. Потеря ничему не научила его, а буквально через месяц он получил ещё один урок: Пит Удавчик, нетак из двенадцатого отряда, занял у него пятеру, чтобы срочно рассчитаться с карточным долгом, а в назначенное время не отдал и отказался от долга по-наглому. Свидетелей во время заема не было, и теперь слово Пита стояло против слова Гека. На правокачке присудили бы дуэль, а Удавчику пятнадцать лет и он на голову длиннее… Что из того, что Удавчик особачился, это не в суде, это ещё доказать надо… Гек предупредил друзей, но открыто предъявлять не стал. И все равно он продолжал помогать тем, кто к нему обращался за помощью. А вот к другому совету Чомбе он отнёсся со всей серьёзностью.

Чомбе отсидел очередные десять суток, а потом два дня отъедался и отогревался. Нетакам на малолетке и на взрослых зонах чаще остальных категорий сидельцев приходится попадать в штрафные изоляторы. Существенная доля общака идёт на подогрев штрафникам, иначе недолго и ноги протянуть на зонном пайке, перемежаемом вдобавок штрафным пайком, где миску «горячей» баланды дают через двое суток на третьи. Однако подогрев этот мало предохраняет от туберкулёза и разных других тюремных болезней и напастей, связанных со здоровьем.

Как-то оба они тормознулись в бараке, симулируя болезнь. Чомбе предложил карточный турнир. Играли один на один по символическим ставкам. Подрезали каждый картой из своей колоды, а играли другой колодой, специальной. Бой был колотый (карты были меченые), оба его знали, банкомёту можно было исполнять, но пойманный за руку проигрывал тройную ставку. Играли в штосс, и Гек явно побеждал. Он передёргивал с такой скоростью и так мягко, что не слышно было даже характерного шлёпка нижней карты. Наконец Чомбе бросил карты, рассчитался и пересел на стул рядом с Геком.

– «Плиз» у тебя красиво получается. Знаешь, я рад, что тогда в тебе не ошибся. Но послушай меня – завязывай с картами. Завязывай напрочь.

– Ты что, Чомбе, за проигрыш обиделся?

– Есть немного. Но это фигня. А вот то, что даже я обиделся, – это не фигня. Есть в тебе нечто, в манере твоей игры, что раздражает безумно. Надменность, что ли… Но я ведь знаю, что ты не плюёшь на друзей, что с себя рубаху снимешь для них, а видишь – все равно злюсь. Ты не играешь, а работаешь, не соревнуешься, а обираешь без азарта, понимаешь? Если же ты станешь каталой – а к тому идёт, – не видать тебе настоящего авторитета. И ещё: ты теперь почти всегда шестёркам даёшь стирать тебе носки, гладить форму, ну, понимаешь, о чем я говорю. По нашим понятиям это не западло, а все же лучше никогда не поручай этого другим, ну разве – в крайнем-прекрайнем случае. Я потомственный урка, моя дорога ещё у мамы в… животе определилась, я знаю, что говорю…

Это был последний их задушевный разговор – судьба приготовила для Чомбе четырех тузов и джокера в придачу. Господин Председатель не забыл симпатягу-подростка, жертву расизма, и своею властью издал соответствующее распоряжение. Он распорядился пересмотреть и объективно разобраться в деле несчастного паренька. Чиновники, феноменально чуткие к настроениям своего патрона, двинули вниз более определённое требование, так что на зону уже спустился приказ об индивидуальной и немедленной амнистии – дело в этих краях неслыханное. Более того, губернское управление лагерей подстраховало приказ грозным устным напоминанием: никаких падений с лестницы и иных случайностей. Приказ поступил днём, но выпустить немедленно Чомбе не могли, хозяин был в отъезде по делам, в Иневии, а без него ни подписать, ни отпустить никто не мог. Чомбе тут же нажрался как свинья и стал буянить. В конце концов его схватили и бросили в камеру изолятора до утра. Кум и режик в бессильной злобе упились не хуже Чомбе, их пришлось развозить по домам – благо все рядом – на служебной машине. Но пойти и попинать Чомбе, душу отвести, не осмелился никто из них, даже на пьяном глазу.