Один день что три осени - Лю Чжэньюнь

пустил Минляна в дом и провел его в комнату. Минлян увидел сидящего на диване старика, в волосах которого уже пробивалась седина; нервно тряся головой, он озирался по сторонам. Кто бы мог подумать, что пройдет двадцать лет и когда-то дерзкий, ссущий ему прямо в лицо Сунь Эрхо превратится в такое убожество. Заметив в комнате человека, Сунь Эрхо повернул голову и громко спросил:

– Ты кто?

– Я – Минлян.

– Ты – Сыхай.

– Сыхай – это его друг, в прошлом году умер, – пояснил сын Сунь Эрхо, – он теперь всех так называет.

– Я – не Сыхай, я – Минлян, – произнес Минлян.

– Сыхай, ты все-таки пришел, – настаивал на своем Сунь Эрхо.

Минлян не знал плакать ему или смеяться. Ради своей собачки Сунь Эрхо он пришел навестить этого Сунь Эрхо, но этот Сунь Эрхо принял его за Сыхая. Тут Минляну бросилось в глаза кое-что, что отличало сидящего перед ним Сунь Эрхо, от его сгинувшего пять лет назад любимца. У того Сунь Эрхо голова была большая, похожая на тыкву; а у этого Сунь Эрхо голова была маленькой, похожей на грушу. Сын Сунь Эрхо поверил, что Минлян с отцом и правда хорошие друзья, и Минлян пришел, чтобы успеть навестить его прежде, чем тот умрет. Уже провожая Минляна, сын Сунь Эрхо сказал ему:

– Дядюшка, он все равно уже вас не узнаёт, можете больше не приходить, не тратьте время.

– Понимаешь, сынок, – ответил ему Минлян, – он-то, может, меня и не узнаёт, но я-то узнаю.

Потом, стоило только Минляну вспомнить про свою собачку Сунь Эрхо, как он шел навещать Сунь Эрхо с даобэйского рынка. Но если по тому Сунь Эрхо Минлян скучал, то, глядя на этого Сунь Эрхо, который свихнулся, он утолял свою злобу. Как-то раз во время очередного визита к Сунь Эрхо, воспользовавшись моментом, пока его сын долбился в другой комнате в игровую приставку, Минлян спросил Сунь Эрхо:

– Лао Сунь, двадцать лет назад, когда ты был директором рынка, ты сильно обидел Минляна и его жену, им даже пришлось уйти, ты помнишь этот момент?

– Кто такой Минлян? – снова спросил Сунь Эрхо.

– Да это без разницы, кто он такой, просто признай, обидел ты его или нет?

Вдруг Сунь Эрхо встрепенулся и спросил:

– А что они натворили? Я без причины никого не наказываю.

Разумеется, Минлян не мог пересказывать все, что случилось, сумасшедшему; Минлян задал этот вопрос с целью отомстить, но, похоже, зря он все это затеял, похоже, отомстить уже было невозможно. Минлян вздохнул, поднялся со своего места и вышел из комнаты.

К тому времени Минлян и Ма Сяомэн уже спали по разным комнатам. Ма Сяомэн жаловалась, что Минлян по ночам храпит, а Минлян жаловался, что Ма Сяомэн по ночам постоянно ходит в туалет; так что с позапрошлого года они стали спать раздельно. Однако Минлян понимал, что ни храп, ни вставания по ночам не являются основной причиной того, что спать они стали раздельно, основная причина заключалась в том, что у Минляна то, что должно быть твердым, стало мягким, а у Ма Сяомэн стало твердым то, что должно быть мягким. Кроме того, Минлян заметил, что когда-то длинный язык Ма Сяомэн сейчас тоже вдруг стал коротким. Но несмотря на отсутствие интимной близости, они ужи привыкли жить вместе; когда случалось что-то непредвиденное, им было спокойнее на душе, когда рядом оказывался близкий человек. Однажды у Минляна обнаружили камни в желчном пузыре, они спровоцировали острое воспаление, поэтому потребовалась операция, чтобы эти камни извлечь. Когда каталку с Минляном уже собрались было увозить в операционную, выяснилось, что Ма Сяомэн утопала в туалет; Минлян попросил дождаться жены, чтобы сказать ей пару слов до того, как его увезут на операцию. Врач сказал, что это невозможно, потому как после него такой же операции дожидается целая очередь из других пациентов. «Тогда я отказываюсь», – сказал Минлян. Врач крикнул медсестру, чтобы та сбегала в туалет и позвала жену Минляна. Когда Ма Сяомэн наконец подошла, врач скомандовал, чтобы они быстро сказали друг другу что хотели, но Минлян не проронил ни слова, а лишь попросил, чтобы его завозили в операционную; там к нему сразу подошел анестезиолог и сделал ему общий наркоз. Очнувшись, Минлян принялся укорять Ма Сяомэн: «Как ты могла? Меня увозили на операцию, а ты вдруг пошла в туалет», – на что та просто ответила: «Я когда чего-то боюсь, меня всегда тянет по малой нужде».

В тот вечер Минлян после ужина уселся на диван, немного посмотрел телевизор, потом на какое-то время завис в телефоне, наконец, почувствовав, что его клонит в сон, пошел в свою комнату, разделся и приготовился укладываться; тут к нему зашла в ночной рубашке Ма Сяомэн.

– Ты это чего? – невольно вырвалось у Минляна.

– Даже не мечтай, я по делу.

– По какому?

Ма Сяомэн села на край кровати и спросила:

– Помнишь Сянсю, ту, что жила в Яньцзине на улице Сицзе?

Как же, это была та самая Сянсю, которая двадцать лет назад распространила рекламные листовки про то, чем Ма Сяомэн занималась в Пекине; это она вынудила Минляна и Ма Сяомэн уехать в Сиань.

– И что с ней? – спросил Минлян.

– Сегодня она мне позвонила.

– Как такое возможно? – удивился Минлян.

– Она раздобыла номер у моей тетки.

– И чего ей понадобилось?

– Сказала, что хочет к нам приехать.

Минлян не знал, плакать ему или смеяться.

– А вы разве не враги?

– Она сказала, что спустя двадцать лет очень сожалеет о том своем поступке, поэтому хочет приехать и лично извиниться, – ответила Ма Сяомэн и добавила, – она признает, что это из-за нее нам пришлось покинуть родные края и жить на чужбине, говорит, что пока лично не извинится, не сможет жить спокойно. А еще она сказала, что если не признает своей ошибки в этой жизни, то ей придется не сладко в следующей, – произнесла Ма Сяомэн и подытожила, – ты посмотри-ка, как заговорила.

Такого рода доводы Сянсю были выше понимания Минляна. Минлян рассуждал так: они с директором рынка Сунь Эрхо тоже были врагами, если бы Сунь Эрхо не свихнулся и сказал, что хочет извиниться перед Минляном, смог бы Минлян принять его извинение? Потом он решил, что тут все зависит от ситуации, которая сложилась у каждого из них через двадцать лет. Если бы спустя двадцать лет Минлян оказался в более худших условиях, чем Сунь Эрхо, то он бы его извинения принять не смог; а если наоборот, то, возможно бы, и смог; другими словами, только оседлав коня, ты не станешь опускаться до чьего бы то ни было уровня. И все-таки его не покидала