Лев любит Екатерину - Ольга Игоревна Елисеева

Генерал доставил материалы следственных комиссий и вскоре намеревался ехать назад. В первый же день Гриц пришел вечером из дворца и заперся с братьями в бильярдной. Павел привез из Казани трофейный штоф зеленоватого казацкого пойла. Усидели втроем под рассказы младшего. Григорий смотрел на него и не понимал, куда делся мягкий застенчивый Паша с нескладными виршами на оберточной бумаге. Он распихивал их по карманам и краснел как рак, если мятые листки случайно выпадали на пол.

Фамильная твердость прорезался у Павла не в семнадцать и не в двадцать лет, а далеко за тридцать. Видно, шибко его тряхнуло там, на Волге. Следователь выложил много такого, о чем не смел писать в донесениях – вдруг попадут в чужие руки. О Дубровском, о голштингских знаменах, о пересылках Самозванца с двором.

– Только потянул за ниточку и оборвалась! – досадовал он. – Обрезали.

Генерал плеснул себе в стакан. Гриц накрыл свой ладонью:

– И как ты, братишка, там не помер? – со снисходительным восхищением поддразнил его Святитель Смоленский.

– Меня было кому утешить.

На последние слова генерала никто не обратил внимания. А зря. Перед обратной дорогой Павел решился на непростой разговор. Зашел в кабинет Григория в Военной коллегии, попросил позвать Михаила и сказал:

– Судари мои, я хочу жениться…

– Слава богу! – было обрадовались те.

– …на госпоже Харловой, – закончил фразу генерал. – Решение мое твердое и прошу отнестись к нему с уважением.

– Да ты сдурел?! – Святитель Смоленский взвыл так, точно ему на ногу уронили пушечное ядро. – Под другим забором себе шлюхи не нашел?

– Я ее люблю, – смиренно опустил голову следователь. – И венчаюсь, что бы вы ни сказали. Нужна отставка? Уйду в отставку.

– Оба успокойтесь, – оборвал братьев Гриц. – Во-первых, Миша, это не наше дело. Какую жену Павел в дом приведет, та и будет нам мила. А во-вторых, – он обернулся к следователю, – если решился вопреки рассудку, то я тебя не постыжусь, как ты меня не постыдился. – Он открыл шкатулку и протянул Павлу перстень с бирюзой: – Скажи Елизавете Федоровне, что государыня передает ей это вместе со своим благословением.

К Самойловым генерал летел на крыльях. Он нес в кармане положительный ответ из шляхетского корпуса – Егорка поступал на полный пансион – но главное, у него в кулаке был зажат бирюзовый залог счастья. Братья не против.

Но Лиза встретила его не так, как ожидалось. Она поливала цветы, увидела Павла, неловко столкнула горшок. Вместе кинулись собирать землю, наткнулись друг на друга пальцами, подняли глаза. И тут генерал прочел на ее лице приговор.

– Милый, я не знаю, как отблагодарить тебя за все, что ты для нас сделал. – Женщина не плакала. Голос ее звучал глухо, в нем появились незнакомые нотки. – Но я тоже приняла решение. Я постригаюсь в Страстной девичий монастырь.

Он хотел что-то возразить, но Елизавета Федоровна закрыла ему рот перепачканной в земле ладонью.

– Ничего не говори. Ты потом поймешь, что это во благо. Тебя ждет карьера. Я только помешаю. Всякий будет тыкать в меня пальцем и говорить: вот пошла пугачевская сучка. И даже если я спрячусь в деревне, то, видя тебя, люди скажут: этот женился на шлюхе. Ты уже никому не докажешь, что ты достойный человек. Подумай, разве я могу отплатить тебе такой монетой?

Сколько он не уговаривал, сколько не просил, Лиза осталась непреклонной. В ее кротости была такая сила, что пришлось отступить.

– Возьми хоть это в память обо мне, – на ладони Павла лежал подарок государыни.

– Нет, не могу, монахини перстней не носят.

Так и расстались. С болью, но без обиды. Павел понимал, что Лиза не только выгораживает его, но и сама прячется от людей. Ей нестерпимо их любопытство. На прощание обменялись крестами. Он дал обещание заботиться о Егорке. Она – молиться за них.

В первой декаде сентября оба покинули столицу.

Летний сад едва примерял багряницу, когда вестовой из Казани привез известие, что Пугачев схвачен. В Москве началось следствие. Государыня заявила, что не будет вмешиваться, но, отсылая генерал-прокурора Вяземского, настрого наказала: без жертв.

Ей пришлось согласиться на казнь самого Злодея и пятерых его ближайших сообщников. Еще восемнадцать были приговорены к битью кнутом и каторге. Но от нее требовали предать смерти еще человек восемьдесят. Для устрашения и назидания народа. Ответом Екатерины стал Манифест о прощении бунта. Накануне его подписания мать посетил великий князь. Он ознакомился с черновиком и сдвинул брови.

– Мальчик мой, вы недовольны? – удивилась Като. – Уже все позади. Хочу вернуть подданным веселые лица.

– Таким манифестом вы вернете им только уверенность в собственной безнаказанности!

Улыбка на губах Екатерины поблекла.

– О какой безнаказанности вы говорите? Или на Волге не погибли тысячи людей? Или генерал Панин не карал без суда?

– Он лишь наводил порядок! – топнул ногой царевич. – Которого давно не доставало!

– Вот как? – тон императрицы стал ледяным.

– Да, именно так! – с вызовом бросил наследник. – Нашему правительству не хватает мужской твердости! Ваше милосердие избаловало народ. Сделало его ни к чему не годным, кроме мятежей. И вот, едва один бунт подавлен, как вы уже спешите с прощением. Точно сами поощряете толпу к новым злодействам!

Павел видел, что мать гневается, но уже не мог остановиться. Екатерине казалось, что от раздражения в голове у сына соскакивает с гвоздя какая-то пружинка и его, как музыкальный ящик, заклинивает на одной мелодии.

– По мне, так надо казнить всех, кто содержится под стражей в Казани, Оренбурге и Уфе.

– Это двадцать пять тысяч триста шестьдесят семь человек, – педантично уточнила императрица.

– Вас это останавливает?

– А вас?

Минуту они смотрели друг на друга. «Кто это? – с испугом думала Екатерина, заглядывая в чужое взрослое лицо. – Где мой мальчик, жалевший собак с обмороженными лапами?»

– Этот манифест нельзя публиковать, – настаивал Павел.

Императрица поднялась из-за стола.

– Вы очень обяжете меня, молодой человек, если не станете давать советов. – Ее лицо окаменело. – Хочу напомнить, что вы мой подданный и ваш первый долг повиновение.

На другой день государыня при стечении народа читала Манифест в белом тронном зале. Толстые, обремененные наградами вельможи так расчувствовались, что плакали навзрыд. Несколько дам упали в обморок. Страх, мучивший всех с прошлой осени, уступил место ликованию. Скользя глазами по лицам, Екатерина не находила недовольных. Или те просто хорошо спрятались?

Ночь была безлунной. От разных подъездов Зимнего дворца с промежутком в полчаса отъехали две кареты. Разными дорогами они покатили на Выборгскую сторону, где остановились у небольшой церквушки Святого Самсония. От улицы храм заслонял сад. Из-за ограды было видно, что в узких оконцах зажжены свечи, движется священник в парадном облачении и двое служек.