Кровавая месть - Иоанна Хмелевская

Вечернее платье? В поездку и, по всей видимости, деловую? Обычно она брала нормальную одежду. Ну, понятно, что-нибудь поприличнее на всякий случай захватывала — костюм какой… Но вечернее? Что бы это значило? Может, переезжает?

Сдержаться Доминику не удалось:

— Ты, может… уезжаешь?

Майка оглянулась и, стоя перед зеркалом, приложила к себе платье, не проявив никаких эмоций, кроме общего хорошего настроения.

— Кажется, похудела, в самый раз будет. Да, у тебя будет пара спокойных дней в обществе послушных детей, прекрасно со всем справишься. Ведь я правильно понимаю — ты здесь поживёшь?

— С чего ты… — зарычал было Доминик, но прикусил язык, сообразив, насколько глупый вопрос собирался задать. Его большая спортивная сумка — вот она, а что такое он мог в ней принести? Картошку?

Майка принялась аккуратно складывать вечернее одеяние:

— Очень хорошо, что побудешь здесь, за детьми присмотрят, я уже договорилась, но отец всегда нужен. А так, делайте, что хотите, буду тебе благодарна, если вынесешь этот груз. Потерпи, а работать они совсем не мешают. Кстати, ты, конечно, в курсе… Юрек говорил, ты сам обсчитывал… Помнишь последнее, если смотреть с улицы, здание, чей фундамент заходит за ту большую липу — удалось тебе остановиться до неё? Это для меня важно, буду прикрывать всё в комплексе.

Огорошенный Доминик вдруг очутился в своей тарелке. Нормальный производственный вопрос. Декоратору нужна конкретика, а кто такой декоратор, он может и не знать. Чисто профессиональный разговор.

— Окончательно кромка фундамента заходит на одиннадцать сантиметров за ствол, — произнёс он совершенно нормальным тоном и с гораздо большим удовольствием, чем говорил до сих пор. — Меньше нельзя, если сохранять архитектурную концепцию.

— Отлично, — похвалила Майка, пополняя чемодан. — Меня устраивает. Не стой столбом со своей сумкой, твои вещи на прежних местах. Дети вот-вот придут, буду кормить их ужином, а ты — как знаешь.

Захлопнула крышку и вышла из спальни.

В кухне она остановилась, сделала глубокий вдох и очень медленно выдохнула.

А к Доминику вернулось забытое ощущение лёгкости и человечности.

* * *

Майка исчезла ранним утром, и Доминик умудрился поразительно безболезненно видоизменить свои взгляды на текущие жизненные обстоятельства. Дом, которого не было, вдруг как-то снова возник. Нет, его туда не тянуло, ничего подобного, но дом существовал. Мелькнуло было смутное желание привести гуда Вертижопку, но настолько смутное, неясное и едва различимое, что даже толком не оформилось. Опять же внутри Доминика что-то категорически сопротивлялось соединению дома с Вертижопкой, да и вообще сейчас он меньше всего был настроен анализировать свои чувства и ощущения, а потому убедил себя, что этот дом для небесного создания не годится.

Доминик настолько не ориентировался в истинных намерениях своей нимфы, что исключил как раз то, о чём та всю дорогу мечтала и старалась заполучить всеми правдами и неправдами. К счастью, он не информировал возлюбленную о своём решении, поскольку это было его и только его дело, да и вряд ли он сумел бы объяснить, почему так поступил, даже самому себе. Но, как бы там ни было, на душе сразу полегчало.

Приходя с одной работы, чтобы приняться за другую, он натыкался на разных людей и разные блюда, но далеко не всегда на детей. Томек и Кристинка возвращались обычно ближе к вечеру, когда вместе, а когда по одиночке, не преминув дать понять отцу, что не он один бывает занят. Дополнительно всякими разными делами. Ведь нельзя же ничего не знать и не пробовать. Вот он, Томек, уже точно знает, что не намерен становиться наркоманом. Видел тут троих, имел возможность за ними понаблюдать, весьма основательно понаблюдал и категорически отказывается. Гадость, больное дерьмо собачье, а не люди. Ему тоже предлагали попробовать — он не скажет, что ответил. Чтобы не выражаться. Зато Кристинка влипла. Её всю вторую половину дня промучили, и с неё хватит, хотя все девчонки жутко об этом мечтают.

Ужинали вместе, и Кристинка с мрачным удовлетворением только кивала головой, подтверждая слова брата, но не переставая жевать. Даже сквозь зацикленность на самом себе Доминика пробило любопытство: о чём таком мечтают все девчонки, ведь не о наркомании же?!

Оказалось, чтобы стать моделями.

— А никто не предупредил, что они должны делать до и между, — с обидой вставила Кристинка, перестав орудовать ложкой. На деле же выходило, что должны стоять и стоять, и стоять перед зеркалом на табуретке, и нельзя шевельнуться, ни чихнуть, ничего, а на них прикалывают разные там тряпки, а они колются — булавки, в смысле. А ещё руки вверх держать. А тётки вокруг болтают и дёргают, а ты всё равно стой. А потом в этом надо ходить, а оно страшно неудобное, а если потеряешь клочок такой приколотой тряпки, то сразу крик подымают. И снова стой. Ни есть не дают, ни пить, и ужинать нельзя, а те, старшие, уже дрессированные, могут одним салатом питаться или кусочком варёного мяса, совсем без вкуса…

— Она попробовала, — встрял Томек. — И я тоже, дала мне полкусочка.

— Я украла, мне можно есть, вот я и украла, — бодро подтвердила Кристинка. — Или полпомидора, но маленького. И они тоже должны стоять и стоять до страшного суда, я слышала, так те, старшие, говорили. И так всю жизнь. А страшный суд когда? Потому я и не хочу. Ни за что.

Доминик уже в середине леденящего кровь рассказа тоже расхотел становиться моделью. Что до наркомании, то согласился с сыном целиком и полностью. При этом он осознал, что в последнее время явно потерял контакт с собственными детьми, и возвращение близости было ему приятно.

Относительно взрослых, он дважды встретил дома собственную сестру, которая без лишних разговоров показала пальцем, что разогреть на ужин, и раз спросила, сходит ли он с детьми в театр на спектакль о благородных разбойниках, а в другой — примет ли вместе с ними участие в соревнованиях по бросанию чего-то там в цель на свежем воздухе. От театра Доминик решительно отказался, зато в соревнованиях согласился поучаствовать с удовольствием, ведь на свежем воздухе появлялся шанс на присутствие обожаемой Вертижопки. С мероприятия он вернулся в растрёпанных чувствах. С одной стороны, был горд потомством, поскольку не только Томек попал, куда надо, но и Кристинка, а с другой — вожделенное божество его разочаровало и здорово раздражило. Вертижопка, будто нарочно, портила настроение, обижалась, удалялась в неподходящий момент не в ту сторону, всячески демонстрировала скуку и недовольство, твердила… Нет, не твердила, давала понять, что ей холодно. А что самое противное, намеренно крутила задом перед тренером старших ребят.

Хотя, с третьей стороны… Может, как раз поэтому Кристинка так неплохо выглядела на фоне старших ребят…

Кроме того, раз он наткнулся дома на собственную маму, а раз — на тёщу. Одна проследила за возвращением детей из школы и отправила их на дополнительные занятия, а вторая с этих самых занятий их привела. Пожилые дамы вели себя безукоризненно, английская королева могла бы позавидовать, хотя трудно представить себе английскую королеву за такими заботами. Обе бабушки ни к чему не придирались, особой разговорчивостью не отличались, а вот еду оставили — пальчики оближешь!