Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто

работе ПНП. После угона самолета меня снова арестовали и упрятали сначала в тюрьму Равалпинди, затем перевели в Гуджранвалу, а оттуда в лахорский форт. Это кошмарное заведение.

«Расскажите нам о связях мисс Бхутто с группировкой аль-Зульфикар», — требовало от меня тюремное начальство в каждой из тюрем. Я отвечал, что она мне об этих связях не рассказывала и что об угоне я ничего не знаю. После чего меня били кожаными бичами и бамбуковыми палками. Последними по голове. Но это оказалось лишь началом.

Я ростом невелик, всего трех футов, и вешу лишь сорок восемь фунтов. Это открывало перед тюремным персоналом широкие перспективы. Видя мое нежелание сотрудничать, они надели на меня очень тяжелые наручники и велели поднять руки над головой. Руки у меня короткие, я падал от напряжения, и они, безмерно веселясь, «нечаянно» на меня наступали. Частенько, схватив меня за кожу живота, играли мною «в мяч», швыряя друг другу, или, опять же «нечаянно», роняли на пол.

Они завязали мне глаза и куда-то повели, не знаю куда. «Сейчас ты издохнешь, если не расскажешь о связи этих Бхутто с террористами», — заявили они мне. Потом схватили за одну ногу и свесили со стены тюрьмы, с высокой стены. «Значит, не хочешь жить? Давай подписывай признание». Но я ответил, что они могут меня убить, но рассказать того, что я не знаю, не могу.

Тридцать пять дней они постоянно мучили меня, избивали, издевались надо мной. «Что-то в тебе мистер Бхутто разглядел, — говорили они. — Ты у нас великий вождь. Что-то в тебе особенное. И красавец хоть куда. Без тебя аль-Зульфикар никак не справится». Раны на теле воспалялись, гноились, но врачу меня не показали ни разу.

Потом, еще тридцать пять дней в одиночном заключении. Камерой это не назовешь, меня бросили в какую-то грязную могилу. Почти не кормили, бросали в дырку в двери сухарь да иной раз чапатти. Дырка высоко, я не доставал, и пища падала в грязь. В ту же дырку совали раз в день чашку чаю. Чашку я пытался ловить, но почти всегда проливал, оставался лишь глоток-другой. При этом почти всегда обжигал руки и голову.

Через два месяца меня выпустили, и я выступил на собрании политических заключенных в Равалпинди, рассказал, как издеваются в тюрьмах над политическими заключенными. Первой напечатала текст моего выступления газета «Гардиан», а агентство Ассошиэйтед Пресс разнесло его по всему миру. Меня сразу арестовали снова и продержали в тюрьме Кот-Лахпат в одиночном заключении два года и четыре месяца. После этого военный суд приговорил меня к трем годам тяжелых каторжных работ. Этот срок я отбывал сначала в тюрьме Мултан, потом в тюрьме Атток. Освободили меня 15 июня 1985 года.

Мне помогают племянники, потому что я все еще в черном списке. Но я продолжаю работать для ПНП. Пока я жив, я не оставлю Беназир Бхутто.

Рассказывает Первез Али Шах, сейчас старший вице-президент ПНП Синдха, тогда ведущий член ПНП Синдха; бывший издатель и главный редактор еженедельного журнала «Джавед».

24 марта 1981 года, когда я играл с сыновьями в крикет, к дому подъехала машина без номерных знаков, и люди в штатском приказали мне сесть в эту машину. Они назвались полицейскими, но ордера не предъявили.

До этого меня арестовывали трижды, впервые вместе с моим 62-летним отцом 1 октября 1977 года, в день, когда Зия впервые отменил выборы. Тогда машины и джипы с полицией подъехали к нашему дому в Хайрпуре во внутреннем Синдхе, где я баллотировался в члены провинциальной ассамблеи от ПНП. Полицейские сковали меня с отцом наручниками за руки и повели по улицам пешком, а машины двинулись следом. Народ с тротуаров с удивлением наблюдал за нашим продвижением по проезжей части под конвоем полиции. Сначала я не знал, куда деваться от стыда, накинул на наручники платок. Но потом заметил сочувствие на лицах людей и убрал платок. Двадцать пять суток мы с отцом провели в полицейском участке, спали там же, на полу, после чего какой-то армейский майор меня освободил, а отца приговорил к году заключения в суккурской тюрьме.

Через год, когда многим в Хайрпуре угрожал арест за призывы к освобождению председателя Бхутто, меня снова арестовали. На этот раз они не застали меня дома, устроили обыск и вторглись на женскую половину нашего дома, куда еще никогда не заходил ни один посторонний мужчина. Они опустошили шкафы, ящики столов и комодов, учинили настоящий погром. Схватили меня на свадьбе друга и упрятали в камеру размером семь на десять футов, в которой я стал двадцать первым узником. Обвинили меня в поджоге. Ни доказательств, ни свидетелей они не обнаружили, потому приговорили к году тюремного заключения за подстрекательство толпы на беспорядки.

Но арест 1981 года оказался хуже всего, что со мной в жизни приключалось. Мне завязали глаза и везли шесть часов из Карачи в Хайрпур, в тамошнюю тюрьму. Там мне три дня не давали ни крошки еды. Оттуда увезли в Хайдарабад, а потом среди ночи вдруг снова в Карачи, в полицейский участок Фрер. «Дайте мне хоть чашку чаю», — попросил я полицейских. «Все, что тебе положено, получишь в 555-м», — отвечали они. Это звучало зловеще. 555-й — штаб Пакистанского ЦРУ в Карачи.

Снова меня впихнули в полицейский фургон. В этот раз я оказался в совершенно темной камере, об потолок которой сразу стукнулся макушкой. «Осторожно!» — раздался заставивший меня вздрогнуть крик. Оказалось, я наступил в темноте на чьи-то ноги. Сколько нас всех там мариновали, не имею представления.

Через какое-то время я предстал перед полковником Салимом, начальником межведомственной разведки. Он вручил мне карандаш и бумагу. «Напишите, что Беназир Бхутто организовала взрыв на стадионе, а ее мать связана с угоном самолета», — приказал он мне. «Как я могу писать о том, о чем ничего не знаю?» — спросил я. Он повторил приказ. Я отказался. Тогда он позвонил и вошел Лала Хан, знаменитый пыточных дел мастер 555-го. Он закрепил мои ноги в специальном станке типа колодок и принялся колотить по коленям длинной палкой. Боль нарастала, вскоре по лицу моему потекли слезы. Я повторял, что ничего не знаю ни о взрыве, ни об угоне, но Лала не обращал на мои слова внимания, его они просто не интересовали, он продолжал свое дело. Когда он наконец закончил, я не мог пошевелить ногами. «Вставай, если не хочешь на всю жизнь остаться парализованным», — холодно посоветовал мне специалист.

Меня перевели в другую камеру. Туда ко мне поочередно