Девушка из JFK - Алекс Тарн

Почти сразу же к нашему командиру выстроилась очередь. Мени достал пачку двадцатишекелевых банкнот и под всеобщий галдеж приступил к раздаче. Сначала уважил пожилых, затем одарил нескольких теток покрепче, а остаток вручил главарю шабаба – нагловатому смазливому парню со сказочным именем Алладин. Те, кому ничего не досталось, понуро побрели домой, а оплаченные нестройной колонной двинулись вместе с нами к цели, известной пока что немногим. Когда вышли за деревню, Мени шепнул мне на ухо, чтобы я лучше смотрела за американками.

– Объясни им, что не надо все время улыбаться. Сама знаешь, здесь это могут понять как приглашение… – он послюнил палец, проверил направление ветра и удовлетворенно кивнул. – Дует сегодня хорошо, в спину.

Алладин и в самом деле активно вертелся в окрестности вашингтонских куполов, усиленно предлагая подругам помощь в преодолении канав и ухабов. В отличие от грубого Карподкина, он избегал прямых взглядов на содержимое Мириной блузки, зато чрезвычайно галантно протягивал крепкую мужскую руку, чтобы даме было на что опереться. При этом как-то само собой получалось, что Мира наталкивается на него то грудью, то ягодицей. Шабабники, ухмыляясь, шли следом, как стая молодых волков за обхаживающим самку вожаком.

Я отвела наглеца в сторонку.

– Не трожь ее.

Алладин усмехнулся.

– А что такое? Американки – моя слабость. Слаще американок только шведки.

– Не трожь ее, – повторила я.

– А то что? Зарежешь? – осклабился он.

Я не стала отвечать, нагнала американок и пошла рядом, загораживая Миру от волчары. В самом деле, ну что я могла ему сделать? Тем более что две эти идиотки не видели ничего дурного в галантности героического борца за свободу Палестины. Напротив, обе пребывали на вершине восторга. Они шли в бой бок о бок с угнетенными палестинцами, принимали прямое участие в протесте против захватчиков! Опасность здесь могла исходить только от оккупантов, от их винтовок, штыков и бульдозеров – особенно от бульдозеров, – которых, увы, пока что не наблюдалось, к превеликому разочарованию Рэйчел.

Колонна поднялась на пригорок, и в слоистом от жары воздухе перед нами возникли красные крыши еврейского поселения. Мени взял микрофон.

– Героические палестинцы! Сестры и братья! Это ваша земля! – прокричал он, указывая в сторону крыш. – И мы все вместе не устанем напоминать об этом подлым оккупантам! Мы против насилия! Это мирная демонстрация! Мы просто пришли напомнить им, на чьей земле они поставили свои незаконные дома! Вперед, братья и сестры! Хочу напомнить еще раз: это мирная демонстрация!

Колонна зашумела и двинулась к поселению. Нас отделяло от него не более полукилометра, когда из ворот выехал армейский джип, неторопливо приблизился и остановился в десятке-другом метров, преградив путь колонне. Из джипа, держа наготове оружие, вылезли молоденький лейтенант и два солдата-срочника. Мени хлопнул по плечу старика в поношенном сером пиджаке поверх выцветшей галабии:

– Давай, Абу-Маер. Как обычно.

Старик выступил вперед. Лейтенант выжидающе смотрел на него из-под каски.

– Это моя земля, – сказал старик по-арабски.

– Не понимаю, отец, – пожал плечами лейтенант. – Извини, не знаю арабского. В чем вообще дело? Кто-нибудь может объяснить?

– Он говорит, что это его земля! – крикнул Мени. – Это его земля!

– Ладно, говорит, – согласился лейтенант. – Только при чем тут я? Пусть говорит это в суде. Если суд согласится, тогда конечно. А пока что дальше хода нет, ни ему, ни вам.

– Это насилие! – крикнул Мени. – Вы насильственно не пускаете людей на их собственную землю. Мы пришли с миром, а вы применяете насилие!

– Какое насилие? – удивился лейтенант. – Мы пока еще просто разговариваем, разве нет?

– Пока еще! – пронзительно, совсем не по-лошадиному завизжала Росинанта. – Вы слышали? Он сказал «пока еще»! Это угроза! Снимайте! Снимайте насилие!

Отовсюду на джип уставились не меньше двадцати видеокамер и телефонов. Из толпы выбежали дети и принялись, как маленькие чертенята, скакать вокруг офицера, стараясь ударить его или доплюнуть до лица. Лейтенант опустил забрало каски и не тронулся с места. Как видно, он привык к подобным представлениям и был хорошо знаком с каждой деталью сценария. Тем временем колонна перестроилась в длинную шеренгу; покинув грунтовку, шабабники двумя флангами охватывали одинокий джип.

Я уже забеспокоилась за солдат, но тут выяснилось, что спокойствие лейтенанта основывалось не только на опыте. С шоссе послышался звук моторов, и на грунтовку свернуло подкрепление: еще три армейских джипа и странного вида машина, напоминающая цистерну ассенизатора.

– Насилие! – снова завизжала Росинанта. – Они применяют насилие! Мы мирная демонстрация, и мы только отвечаем!

Видимо, это было своеобразным сигналом, потому что в солдат немедленно полетели камни. В бригаде наемников под командованием анархистского генерала Мени каждый знал свой маневр. Старики молча возвышались над местностью, как живой укор, адресованный равнодушному миру от лица коренных хозяев этой земли. Пожилые женщины в голос рыдали и то заламывали руки, то воздевали их к небу, призывая аллаха в свидетели творящегося ужаса. Дети мастерски плевались и скакали вокруг солдат, норовя ударить побольнее и спровоцировать на толчок или отмашку. Шабабники, рассредоточившись по обеим сторонам дороги, обрушивали на военных град камней. Анархисты и гости из Европы и Америки качали права и снимали спектакль на видео.

Из подъехавших машин выскочили солдаты в касках и с пластиковыми щитами. Вместе с водителями их насчитывалось человек пятнадцать – явно недостаточно, чтобы сдержать Менин отряд. Но наступление на еврейский поселок явно не входило в планы анархистов: как я поняла, главная цель демонстрации заключалась в производстве эффектных кадров для видеороликов и фотографий. Малые дети против вооруженных до зубов оккупантов. Безутешные матери, благословляющие сыновей на защиту земли и свободы. Униженные, но не сломленные старики. Доблестная молодежь, воюющая булыжниками против танков, пушек и атомных бомб…

Раздался хлопок, и в сторону камнеметателей полетела похожая на банку граната. Упав на землю, она не взорвалась, а покатилась, испуская струйки белого дыма.

– Газы! – душераздирающе крикнул в мегафон Мени. – Они травят нас газами! Снимайте это, снимайте!

Только сейчас я поняла смысл его давешнего замечания о благоприятном направлении ветра: слезоточивый дым относило назад, в сторону солдат, что, впрочем, ничуть не мешало надрывному драматизму съемок. С наветренной стороны к банке тут же подбежали шесть-семь операторов и принялись корячиться, выбирая удобные ракурсы. Обнаружив бесполезность газовых гранат, офицер повернулся, махнул рукой, и вперед выдвинулась белая машина.

– Осторожно! – завопил Мени. – Назад! Скунс-вода!

Над кабиной автомобиля приподнялось жерло водомета, и оттуда хлынула мощная струя жидкости, широким веером охватившая и колонну, и швыряющий камни шабаб. Я в жизни не видела скунса и, само собой, понятия не имела о его запахе. Но если эти зверьки воняют даже вдесятеро меньше, чем обрушившаяся на нас скунс-вода, уже одно это могло бы служить веской причиной не приближаться к ним даже мысленно. Вонь была такой сильной и отвратной, что мне попросту расхотелось дышать. Шабабники побросали камни и пустились наутек. Остальные тоже отступили, с трудом преодолевая тошноту. Мени, как и подобает главнокомандующему, уходил с поля боя последним. Впрочем, рассыпавшуюся колонну никто не преследовал: солдаты страдали от вони не меньше нашего.