Только на одну ночь - Джина Шэй

Наконец преодолены все препоны, наконец-то за спиной Эда закрылась дверь, наконец-то они остались одни и могли, наконец, начать?

— Детка, может, я тебя сначала трахну, а потом уже мы перейдем к моему наказанию? — устало выдохнул Эд. Нет, он не оттягивал, у него просто гудело в висках от жажды. И никто, и ничто эту жажду утолить был не в силах. Кроме Неё.

По Её губам, алым — будто Сапфира только что пила кровь очередной своей жертвы (и Эд не удивился бы, узнай, что это правда), пробежала улыбка.

— Ты же знаешь, что нет. Так ведь, хозяин?

Конечно, Эд знал. Увы, отношения Доминант-Сабмиссив, даже без включения садо-мазо предполагали дисциплину. И то, что Эд изначально не брал это в расчет — так это потому что он смел самообманываться. На счет Сапфиры, на счет собственной излечимости от неё, на счет того, что сможет взять и отпустить её. Нет. Не мог. Но при этом он уже наворочал столько, что любая Саба уже бы от него ушла. Да, у них тоже были правила. Просто Эд не очень любил об этом задумываться. Правила — для постоянных отношений, он не намерен был в них влипать. Кто знал, что на пути его ожидает вот такая вот мина. Ради которой пришлось пересмотреть свои взгляды на жизнь.

Комната была большой. Ну, естественно. Номера в “So-so” снимали и для оргий. Номер простой, без станков для фиксации. Хотя обычные петли для подвесов на потолке над кроватью все равно были.

Света в номере уже была — на столе лежал черно-белый джоггер. А рядом — еще и белая петля ошейника. Белый с плоскими заклепками…

Собственно именно поэтому Эд немножко завис, когда Сапфира сняла с собственного запястья еще один ошейник. Строгий, ровная полоса черной кожи, без шипов и заклепок. Два-то зачем? Впрочем, хрен с ним, ей виднее.

— Ты знаешь правила, так ведь, хозяин? — ровно произнесла она, присаживаясь на банкетку и опустив ладонь на колено, ткнула указательным пальчиком на место у своих ног.

Встать на колени оказалось не сложно. Гордость отчего-то помалкивала. Ей, кажется, тоже было похрен. А вот на Неё, смотрящую на Эда как на мифическое создание, было не похрен.

Еще никогда на Эда не надевали ошейник, и еще никогда это не несло столько эмоционального смысла. Воздух между ним и Сапфирой сейчас не прорезал бы даже самый острый нож.

— Только на один раз, — ровно произнес Эд, и Света качнула головой, принимая это условие. Ну… Осталось только после этого не косячить.

— Стоп-слово? — вопросительно шепнула Сапфира, невесомо касаясь пальцами скулы Эда. На этот раз без когтей.

— Света, — без колебаний откликнулся Эд. В уме сейчас он её только Сапфирой и именовал… Привычка. Дурная такая привычка. Так что случайно её имя изо рта не вырвется.

— Ну, тогда давай уже приступим, — предвкущающе улыбнулось Сапфира. Кажется, ей уже смертельно не терпелось заняться делом.



— Пять.

Говорят, что если уж вышел садистом — то это вроде как навсегда. Уродился, так уродился, это можно купировать, но не вылечить и не переболеть. Ох, знали бы те, кто выдумал эту херню, что это все — понятие о средней температуре по больнице.

У меня это было больше возрастное и психологическое. Я это выхлестнула, мне стало легче, жажда стала слабее. Несравнимо с тем, что было.

То, что было — терпеть было невозможно, от голода по чужой боли я тогда зверела. Я это помню. Помню, как всякий вопль Нижнего отдавался в душе сладким эхом. Я была маленькая злая сучка, что уж там. Я порола мужиков до кровавых соплей, потому что все они смотрели сквозь меня. Для любого из них я была девочкой на один раз.

Каждый из них вставал утром после порки и секса, торопился домой к жене, на работу, где он был большим боссом (или не боссом даже), но никто не вспоминал обо мне ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы в них снова зашевелился голод по боли. Когда мир вокруг переставал казаться цветным и интересным.

Вот тогда они и звонили мне, снова, снова просили им помочь, умоляли их растоптать, высечь, отыметь по полной, лишь бы появился вкус у их дерьмовой жизни.

Иногда я соглашалась.

Часто — отказывалась.

Я вообще-то ценила себя как Верхнюю.

Проблем с Нижними у меня никогда не было и далеко не всегда была необходимость с ними трахаться. А сделать больно без секса мне зачастую было даже в больший кайф, чем с сексом.

Я не любила быть девочкой на один раз. Никогда не любила. Но как-то так вышло, что мной, с моей иногда доходящей до абсурда неуживчивостью, никто интересный мне на долговременной основе и не интересовался. Ну, кроме Алекса.

И — кроме Эда…

И сейчас, сжимая в руке плеть и замахиваясь снова, я лихорадочно боюсь только одного…

Только бы Эд ко мне не остыл!

— Четыре.

Самая большая моя беда заключается в том, что даже понимая суть моей текущей проблемы и ощущая, как липкий страх поглаживает мою спину, я не могу не сделать то, что спланировала. Отодвинув решение этой проблемы “на потом”. Потом будет поздно, потом — будет больно, потом — будет пусто.

Но “потом” еще не настало! И может, еще и не настанет.

Вообще-то доверие для меня — вопрос титанических усилий. Я не доверилась бы даже родной матери, хотя "даже" тут действительно неуместно, вряд ли достоин доверия человек, лишивший меня крыши над головой “ради религиозных убеждений” и поддержки — потому что меня, видите ли, не устраивало, что мужик, которого она привела домой и велела называть папой, чуть что отвешивал мне затрещины и хватался за ремень. Думал “выбить дурь”, а моя дурь не только не выбивалась, но цвела и размножалась. Почкованием.

Нет, мне не больно. Сейчас — уже нет. Серьезно, столько лет прошло, мне плевать, но я это помню, да.

Я взрослая, умная, талантливая, я обустроилась в жизни так, как еще не всякий сможет, причем ни одна тварь не скажет, что я все в своей жизни получила через постель. А если и скажет — то я смогу заткнуть этой твари рот её же кулаком.

Правда в том, что я задолбалась. Давно задолбалась. Чтобы оставаться мной — вечно нужно не расставаться с напряжением, принимать кучу этих гребаных решений за один день, быть сильной и злой в этом мире гребаной рыночной экономики. Быть конкурентоспособной!

Нет, я не спорю, мне ужасно нравится моя жизнь, какой бы она ни была. И я от неё ни за что не откажусь, ради какого-то там эфемерного спокойствия.

Но после иных загруженных дней в редакции я приходила домой, ложилась на кровать, а в моей голове оставался рабочий гул. И нет, я не могла уснуть. Мысли кипели, копошились, шебуршились, стукались о стенки черепной коробки.

А потом — домой приходил Алекс, скользил по моему телу шершавыми ладонями, укутывал меня в сладкие объятия боли, и в голове оставалась блаженная пустота. Я подсела на этот кайф, на эту свободу, на это спокойствие. И сейчас по-прежнему хотела именно их.