Друид - Клауде Куени

— В краю, который римляне называют Галлией, любой кельт, пожелавший стать царем своего народа, непременно должен умереть, — ответил я из последних сил и закрыл глаза.

— А что будет с моим дядей Гобаннитионом?! Прошу тебя, друид, открой мне тайны будущего! Гобаннитион ненавидит меня. Брат моего отца изгнал меня из Герговии. Если бы не он, я ни за что в жизни не пошел бы служить в римский легион. Скажи, я когда-нибудь увижу Герговию вновь?

— Да, — ответил я и застонал от очередного приступа невыносимой боли. Мое тело скрутили судороги. Я извивался на земле, словно умирающий червь. Мои колени оказались у самого лба, меня опять начало рвать. Изо рта на землю полилась струйка желчи. Я чувствовал, что снова теряю сознание. Мне казалось, будто моя голова превратилась в огромное яйцо, скорлупу которого боги пытаются разбить о край бронзового котла. Я упал в какую-то кипящую желтую жидкость, бурлившую, словно горячий источник.

— Помогите! — закричал я что было сил.

Я чувствовал, как желтая жидкость густеет и становится твердой. Прямо над собой я увидел увеличившийся до гигантских размеров рот Кретоса, который, медленно шевеля губами, спросил меня, куда подевались его рабы. Кретос брызгал слюной и бешено вращал глазами, он был вне себя от ярости. Он взял ту странную перечницу в виде сидящего на корточках раба и начал трясти ею над бронзовым котлом. Мне казалось, будто черные зерна, вылетавшие из отверстия, превращались на лету в куски затвердевшей лавы и больно били меня по голове.

— Корисиос! — раздался чей-то голос. Нет, со мной говорил не Кретос. Это был голос кого-то другого. Я с трудом открыл глаза.

— Тебя нашла Люсия, — услышал я. Попытавшись рассмотреть лицо того, кто со мной разговаривал, я почувствовал дикую боль в висках. Словно пятьдесят кузнецов обрабатывали молотами мой череп, лежащий на раскаленной наковальне. Я вновь закрыл глаза. Боль немного утихла.

— Ты меня узнаешь, господин?

Клянусь Кантуригом и всеми нашими богами, которые сейчас издевались надо мной! Не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой, я лежал на спине, а рядом со мной на коленях стояла Ванда. Большими листьями каких-то растений и пучками травы она вытирала с моего лица блевотину.

— Когда стемнело, мы начали беспокоиться. Ты не возвращался, и мы решили отправиться на поиски. Тебя нашла Люсия. Но ты был не один, а в сопровождении всадников.

— Со мной были какие-то всадники? — удивленно спросил я. На самом деле я прекрасно помнил разговор с молодым арверном. Но в тот момент для меня это ровным счетом ничего не значило, поскольку воспоминания о холмах, превращавшихся в груди, и о желтой бурлящей жидкости тоже казались мне вполне реальными.

— Всадники? — вновь переспросил я. — Это были арверны?

— Да, — поспешно ответила Ванда. — Вставай, нам нужно поторапливаться.

— Я не могу, — простонал я, словно воин, умирающий на поле боя от страшных ран. — Оставь меня здесь. Прошу тебя, не прикасайся ко мне.

— Нет, господин, я не могу этого сделать. Становится холодно. Мы должны добраться до лагеря купцов как можно быстрее, пока не стало совсем темно. Скоро здесь появятся римские патрули. Если мы повстречаемся им на пути, то они наверняка примут тебя за шпиона.

Ванда была права. Я лег на бок, затем согнул ноги в коленях и осторожно перевернулся на живот. Несколько раз глубоко вдохнув, я оперся на руки и приподнялся. Люсия стояла рядом со мной и виляя хвостом, облизывала мое лицо. По крайней мере, мне удалось встать на четвереньки. Вдруг я почувствовал, что мой правый кулак что-то сжимает. Разжав пальцы и поднеся ладонь к лицу, я увидел небольшую золотую статуэтку. Она изображала мужчину, у которого не было ни рук, ни ног. У него на шее я заметил крохотный обруч, а на животе — изображение дикого кабана.

— Что это такое, Ванда?

Она взяла в руки статуэтку, быстро осмотрела ее и спрятала в складках одежды.

— Не знаю. Нам нужно торопиться, Корисиос!

У меня перед глазами опять почернело.

— Ванда, в моей кожаной сумке лежит омела. Если я… всего лишь один листок… Ты слышишь меня? Положи на язык…

Обессилев, я начал медленно опускаться на землю и вдруг почувствовал чьи-то цепкие пальцы, которые, словно раскаленная когтистая лапа, схватили мои внутренности и попытались вырвать их из тела. Я потерял сознание, мои руки опустились, словно плети, и я упал лицом в траву.

— Ты спал три дня подряд, — услышал я голос Ванды. Я приоткрыл левый глаз, но тут же почувствовал слабость, а затем страшную боль в висках, и был вынужден опять сомкнуть веки. Ванда говорила со мной, я прекрасно понимал все слова, но у меня не было сил, чтобы ответить или хотя бы открыть глаза. Она приподняла мое обмякшее тело. Я тяжело дышал полуоткрытым ртом, меня мутило. Вдруг я почувствовал у себя на губах что-то мокрое. Холодная, свежая, чистая вода… Когда через несколько мгновений мне наконец-то удалось открыть глаза, Ванда пила из неглубокой деревянной чаши. Моя возлюбленная наклонилась надо мной и прикоснулась своими устами к моим губам. Словно из крохотного родника, вода лилась из губ Ванды мне в рот.

— Как себя чувствует наш ученик колдуна? — услышал я смех Нигера Фабия. Он стоял за спиной Ванды и, приветливо улыбаясь, смотрел на меня. Без своего тюрбана он выглядел еще более экзотично: густая, черная как смоль шевелюра, длинная борода и усы делали его похожим на дикаря, живущего в лесной чаще. Купец хлопнул в ладоши. Мое лицо исказила гримаса боли. Любой резкий звук отдавался в моей голове болезненным эхо.

— Мой милый друг, позволь предложить тебе жареные абрикосы с молотым перцем, мятой, медом и винным уксусом.

Когда я услышал слово «винный», мое тело пронзила дрожь.

— Затем рабы подадут жареные яйца, куриные крылышки и свиную печень в луковом соусе, вареную рыбу с иерихонскими финиками, а также жаркое из филе дикого кабана, посыпанное поджаренным тмином и щедро приправленное остро-соленым винным соусом с зернами пинии и горчицей. Твоему телу необходима соль, друг мой! Завершит трапезу liquamen[39].

Я молча кивнул.

— У нас на Востоке искусства врачевать и готовить очень тесно связаны между собой. Можно даже сказать, что они представляют собой единое целое. Ты являешься тем, что ты ешь.

Я вновь устало кивнул и попытался съязвить:

— И блюешь тем, что съел…

Нигер Фабий подал знак двум рабам, которые стояли по обе стороны от моего ложа, и они осторожно приподняли меня. Наверное, мое лицо стало белым как мел, потому что они тут же опустили мое измученное тело на шкуры.

— Принесите ему еду, он будет трапезничать здесь, в палатке, — распорядился Нигер Фабий. Через некоторое время рабы внесли чаши с водой и полотенца, чтобы я мог вымыть руки, а затем подали на подносах великолепную еду.