Шторм на Крите - Сергей и Дина Волсини

Нет, остановил себя Антон Ильич. Он снова открыл сообщение и прочел его опять. Нет, понял он, Юля не опаздывает в аэропорт, потому что вообще туда не едет. Если бы она была сейчас в такси, она бы так и написала, мол, еду, задерживаюсь, жди. А она написала «придумай что-нибудь». Значит, планы меняются. И значит… Значит, Париж отменяется? Но почему?

Может, она просто боится, что не успеет? Может, сказать ей, пусть скорее берет такси и едет? Антон Ильич посмотрел на часы. Двадцать пять минут третьего. Даже если она сядет в такси сейчас, или через десять минут, или через двадцать, она все равно успеет! Время еще есть! Он схватился за телефон, чтобы звонить, как вдруг пришло новое сообщение.

«Езжай в Париж. Я прилечу позже. Люблю».

Что?!

Антон Ильич поправил очки и прочитал еще раз.

Да что с ней такое, в самом деле? Что за нелепая идея?

Бессмыслица какая-то. Почему бы ей просто не сесть в такси и не приехать в аэропорт, как они решили? С Натальей все в порядке, так в чем же дело? Почему она пишет эти нелепые сообщения, вместо того чтобы скорее ехать к нему? И как ей в голову пришло такое, предлагать ему ехать в Париж? Разве она не понимает, что все это он затеял только ради нее? Ехать в Париж без нее? Зачем? Неужели она думает, ему нужен Париж? Что ему там делать? Сидеть и ждать ее? Не зная, когда она прилетит, да и прилетит ли вообще? И что значит «я прилечу позже»? Когда она прилетит? И как, если он сам с трудом нашел билеты?

Ничего не понимаю, вздохнул Антон Ильич.

Может, Эвклид ошибался? И Наталья вправду плохо себя чувствует? Но нет. Если бы матери действительно нужна была ее помощь, Юля бы так и написала: маме плохо, приехать не смогу. Но, по всему видно, она не собиралась оставаться с Натальей все эти дни, а хотела вернуться к нему. Тогда почему не вернуться сегодня же, как они планировали? Пока еще в силе их билеты и их поездка в Париж?

– Эх, Юля, Юленька… Что же ты делаешь со мной? – в отчаянии прошептал он.

– С вами все в порядке?

Антон Ильич поднял голову. Перед ним стоял официант, с которым они тепло распрощались несколько минут назад. Да, беззвучно кивнул Антон Ильич. А в чем, собственно, дело, подумал он? И тут только заметил, что сидит, поставив на стол локти и обхватив голову обеими руками.

Что же теперь делать? Лететь в Париж? Возвращаться в Москву? Никуда не ехать? Идти сдавать билеты?

В голове у него все смешалось. Надо было принять решение, но разум его как будто отключился. Ни одна идея не казалась ему лучше или хуже другой, и не было никакой разницы, поступить так или иначе. В любом случае было ясно одно – поездка с Юлей пропала. Время шло, и надо было бы определиться, а он все сидел, держась за голову, и не знал, на что решиться.

Пришли баянисты. Как нарочно, они выбрали столик, за которым сидел, хватаясь за голову, Антон Ильич, встали прямо перед ним, раскрыли меха и затянули свои песни. В голове у Антона Ильича зазвенело. Он поморщился как от зубной боли, закрыл глаза и попытался сосредоточиться и все обдумать, но не мог. Пришлось ждать. Те, закончив песню, протянули шапку под нос Антона Ильича, прося денег.

– Уйдите вы бога ради, – сказал он по-русски, не пытаясь скрыть своего раздражения.

В руках засигналил телефон. На мгновенье в душе затеплилась надежда. Может, она передумала? И все-таки едет?

«Давай останемся в Ираклионе. Я приеду завтра. Улетим домой в четверг нашим рейсом».

Еще лучше, с горечью ухмыльнулся Антон Ильич. Она что, сидит там и выдумывает разные варианты, один другого нелепее? Значит, теперь он должен забыть про Париж, как будто ничего и не было, и остаться здесь? Но это невозможно! Не может он вернуться с чемоданом в отель, из которого только что уехал, заселиться опять в тот же номер, где был с ней…

Часы показывали без четверти три. Если он сядет в такси сейчас, то успеет на свой рейс до Афин. Вот только надо ли ему в Афины?

А может, мелькнуло в голове, и правда, взять да и улететь в Париж? Билеты у него на руках, номер в отеле ждет. Юля, разумеется, вряд ли полетит за ним – раз она не смогла доехать до аэропорта, что в пятнадцати минутах от нее, до Парижа ей уж точно не добраться – но он мог бы провести пару дней в Париже и этим завершить свой отпуск. На мгновение Антон Ильич представил себя в Париже, но тут же понял, что Париж – его праздничный, золотой Париж, о котором он так мечтал все это время – теперь как будто погас, поблек и уже не представляется ему ни праздничным, ни золотым, словно кто-то потушил свет и превратил его Париж в обыкновенный город, окутанный серыми осенними туманами и пронизанный первыми холодами. Ехать туда не хотелось. Без Юли это путешествие не имело никакого смысла.

Он вздохнул и закрыл глаза. Потом взял телефон и снова стал читать сообщения от Юли. Сначала первое, посланное ему еще из такси. Перед глазами возникло ее лицо, такое, каким он видел его в последний раз, и ее слова:

– Мы расстаемся всего на несколько часов.

В ту минуту он почему-то верил ей. Он чувствовал, что она говорила искренне и думала так же. И это сообщение, отправленное через минуту после расставания – первое сообщение от нее и первое признание в любви – тоже казалось ему таким искренним и таким понятным. Он знал, этими словами она хотела утешить его, поддержать и заверить в том, что их планы в силе, несмотря на ее отъезд.

Но потом… Он прочитал второе сообщение, и следующие два. Такие странные, совсем не похожие на Юлю, будто их писал другой человек. Глядя в эти короткие строчки, Антон Ильич силился понять, что же произошло, почему она вдруг поменяла свое решение – и не мог. Неужели эта поездка ничего для нее не значит? Да и сам он, выходит, тоже? Неужели она забыла, как плакала вчера? Какие слова ему говорила? В это невозможно поверить! Не может быть, чтобы Юля, которая так тонко все чувствует, так глубоко обо всем размышляет, которая ночами не спит, теряясь в своих переживаниях, вдруг забыла обо всем и переменилась в один миг!

Он листал ее сообщения и вчитывался вновь, пытаясь найти в них ответ. Эвклид сказал, они сидят сейчас в ресторане… Ему вдруг ясно представился их старый отель с его приземистыми корпусами, и обеденный зал, уже полупустой, и стол на шесть персон, и длинная до пола скатерть, и стеклянная ваза посередине, и зеленые пихты за окном. Он вдруг увидел Юлю, сидящую там за столом, по одну руку от нее Наталью, по другую старушку Веру Федоровну. Они сидели и обедали, как обычно в этот час. И не было никакой болезни, и никаких врачей. Они ели и говорили о том, о сем. Старушка, как водится, ворчала. Наталья все еще изображала слабость, но в душе торжествовала, довольная тем, что дочь вернулась. До Антона Ильича отчетливо донесся ее голос:

– Не волнуйся, никуда он не денется. Так даже лучше. Посидит, подождет. Соскучится по тебе. А в Париж вы еще успеете съездить.

Какой же он дурак! Ну конечно. Именно так все и было. Нет другого объяснения нелепым Юлиным письмам, кроме одного: ей все это не нужно. Ни его Париж, ни он сам, ни предложение, которое он сделал – ничего этого ей не нужно. Она не собирается приезжать, и ей все равно, что будет с его планами, с билетами, с его жизнью, с ним самим…