Золотая струна для улитки - Лариса Райт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто эта женщина, что сейчас играла? – требовательно спрашивает она у бармена.
– Чилита из соседнего городка. А зачем она тебе?
– У нее изумительная техника.
– Да? Не обращал внимания. Здесь всегда такой шум.
– Обрати, – нахально советует Андреа.
– Ладно, – робеет перед ее настойчивостью бармен. – Приходи послезавтра сюда, послушаем вместе. Кажется, она будет играть после битвы.
Дома, вполуха выслушав нотации бабушки и выговор отца за отсутствие у дядюшки Себа, Андреа взахлеб делится впечатлениями и заручается согласием взрослых пойти с ней праздновать победу в сражении в бар сеньора Ансельмо.
Следующие два дня она проживает механически: равнодушно отстаивает с бабушкой молебен во славу святого Георгия, безучастно наблюдает за не участвующими в войне горожанами, поспешно покидающими поле боя, невидящими глазами наблюдает из окна за битвой и удивляется, отчего Пас закрывает уши руками и жалуется на лопающиеся от бесконечных пороховых залпов барабанные перепонки. Андреа не слышит ничего, кроме постоянно прокручивающегося в сознании гитарного ритма.
Как только на площади в разгар боя появляется сам «святой Георгий» на белом коне, Андреа возвращается в реальность и поражает домашних громкими воплями:
– Пойдемте! Пойдемте скорее! Папа, нас уже, наверное, ждут у Ансельмо.
Теперь они сидят у самой сцены, и у Андреа появляется возможность не только впитать в себя каждый из изумительных звуков, но и разглядеть гитаристку. Поразившей ее воображение женщине уже под пятьдесят, на иссушенных валенсийским солнцем руках – вздувшиеся бугорки вен, подушечки летающих над струнами пальцев огрублены непроходящими мозолями. Волосы, уложенные в аккуратное каре, подернуты заметной сединой, желтоватые узкие скулы пускают на впалые щеки дорожки морщин. Выгоревших ресниц и бровей почти не видно, зато яркие, темные, живые глаза сияют задумчиво и немного печально.
Завершив выступление, Чилита намеревается исчезнуть столь же стремительно, как сделала это позавчера. Уловив растерянный, умоляющий взгляд младшей дочери, дон Санчес преграждает гитаристке путь и галантно приглашает ее за столик.
– Ваша игра произвела неизгладимое впечатление на мою младшую дочь.
– Ты любишь музыку? – Чилита с интересом рассматривает девочку.
– Я играю на пианино.
– Она очень хорошо играет, – встревает Пас и тут же получает пинок под столом.
У Андреа на языке вертится вопрос, который ей не терпится задать уже два дня:
– Почему вы играете здесь?
– А где мне играть?
– На большой сцене, в концертных залах. Вашу музыку с восторгом бы слушали истинные ценители прекрасного, а не куча орущих мужиков, занятых своими разговорами. Ой, извините…
Чилита беззаботно смеется:
– Знаешь, иногда они слушают. Даже не иногда, часто. Но я здесь каждую неделю, а «Мавры и христиане» – только раз в году. И посмотри-ка, даже в эти святые для каждого алькойца дни нашелся человек, которого моя музыка затронула больше войны. По-моему, как раз стоит играть именно здесь.
– Но если бы вы были известной, ваша музыка могла бы затронуть гораздо больше людей!
– Много ты знаешь известных испанских гитаристов?
Андреа начинает перечислять. Когда список достигает двадцати фамилий, а брови дона Санчеса подбираются к самым корням волос, Чилита останавливает девочку.
– Ты не назвала ни одной женщины.
– Я знаю Марию Луизу… Но вы, вы играете не хуже!
– Спасибо. Но, знаешь, между нами есть одно очень существенное различие. Я никогда не мечтала о всемирном признании, просто любила играть на гитаре и люблю до сих пор.
– А о чем вы мечтали?
– Андреа! – Дон Санчес пытается усмирить неуемное детское любопытство.
– О! О самых простых вещах: счастливая семья, муж, дети.
– А разве нельзя мечтать и о том, и о другом?
– Андреа!
– Ничего-ничего. Мечтать можно, совмещать сложно.
– Но ведь можно было попробовать…
– Андреа!!!
– Вот ты и попробуй.
– И ты попробовала? – Наталка приподнимает голову с диванной подушки.
– Попробовала. Пока не получается. Ни того, ни другого.
– Мы уже все испробовали. И одно, и другое.
– И третье, – жалобно поддакивает Роза Марату.
– Вы опять спешите. – Врач снимает очки, будто не хочет видеть усталые, обеспокоенные лица посетителей. – Вы говорили то же самое два месяца назад, когда девочка молчала. Но теперь все в порядке.
– Не в порядке!
– Будет в порядке. Главное – терпение и ласка. Не хочет ходить в школу – не заставляйте. Пусть посидит дома. В конце концов ей самой надоест. Это же ребенок.
– Вот именно, ребенок! Ей нужно общение, обычное человеческое общение со сверстниками, а не со свалившимся с неба дяденькой, который все время на работе, и не с бабушкой, которая все время плачет.
– Марат, чего вы от меня хотите?
– Чтобы вы возобновили сеансы.
Надевает очки, качает головой:
– Пустая трата времени. Ей не поможет.
– Почему вы так уверены?!
– Да потому что, черт возьми, это первый случай в моей практике, когда за полгода, целых полгода практически ежедневных встреч я не смог подобрать ключ к психике ребенка!
– Но она же заговорила!
– Вспомните, как это было…
Два месяца после гибели Марийки.
– Смотри, Наталка, воздушный змей. Подойди к окну. Нравится? Хочешь, тоже запустим?
Молчание.
– А я с работы шел, афиши видел, новый мультфильм вышел про какого-то зеленого великана. Сходим, посмотрим?
Молчание.
– Натусь, я тебе карету для Барби принес. Механическая, сама ездит. Держи коробку. Красивые лошади?
Молчание.
Три месяца после смерти Марийки.
– Спускайся ко мне. Давай руки. Не ушиблась? Видишь, какая у меня работа? Целый день на постаменте стою. Хочешь подержать палочку?
Молчание.
– Давай, ты дирижируй, а я играть буду. Стой, не так быстро. Мне же надо бегать от инструмента к инструменту. Ага, готов. Что? Ну, дую, как умею. Я же не трубач! Что? Ты не это хотела сказать? А… Я не то взял. Сесть за барабаны? Ладно. Так ты левее палочку держи. Ага. Вот так. Маши энергичнее. Это ведь ударные. Да-да, и тарелки возьму обязательно. Теперь к роялю? Слушаюсь, маэстро. Играю собачий вальс. Ты любишь собак?