Тайна пропавших картин - Ольга Солнцева

120

Так началось наше путешествие к городу Харбину.

Впервые мне пришлось работать физически и очень тяжело. Но я терпела. Единственное, чего боялась – потерять ребенка, о котором до сих пор не знали ни тётя, ни Гертруда. И действительно, опасения были не напрасны. В кабине машиниста было очень пыльно. Я, интуитивно чувствуя, что это может навредить малышу, закрывала нижнюю часть лица влажным лоскутом ситца, чтобы хоть как-то прочистить воздух. Но Вася со своей работой научился спать по чуть-чуть и, проснувшись, немедленно подменял меня.

Чтобы не пугать Гертруду и тетю Тамару, я решила повременить сообщать им свою секретную новость.

Пока я работала, мои мысли были с Матвеем. Где он сейчас? Жив ли? А вдруг нас уже ищут? С опаской выглядывала на станциях из окна: вдруг увижу вооруженных людей, идущих суровой толпой к паровозу!

Вася на некоторых станциях закрывал кабину паровоза и бежал купить продуктов. Старался набирать сразу побольше, чтобы оставлять нас одних как можно реже. Мы сидели тихонечко: и в окна не выглядывали, и на любые стуки в дверь не отвечали.

…Однажды я спросила друга детства:

– Вася, а почему ты согласился помочь Матвею? Ведь ты нам помогаешь, а мы, вроде как, сейчас враги советской власти…

– Если бы я знал, что ты его жена – ни минуты бы не промедлил согласиться. А так, честно говоря, сначала засомневался. Но Матвей – он хороший. Он не из тех, кто за спиной плохое сделает…

Он помолчал, а потом стал говорить, и стало понятно: выговаривается он мне о давно наболевшем:

– …Знаешь, многое, что сейчас делается, мне не нравится. Не так я представлял себе новую жизнь. Вот и согласился потому, что Матвей – из таких, кто действительно должен строить светлое будущее. Он честный, порядочный, не подставит тебя, не предаст…

Мне было приятно слышать такие слова о своем муже.

– А о плохом он попросить меня бы не мог, – продолжал Вася.

– Ты изменился, Вася, – почти шепотом сказала я, вглядываясь в лицо своего друга детства.

Оно действительно полностью поменялось. Я даже сейчас удивлялась, как вообще могла его узнать. Это было лицо взрослого мужчины, повидавшего в жизни много такого, отчего детство и юность уходят безвозвратно. Обозначились морщины вокруг глаз и на лбу. Щеки впали, и из-за этого вокруг рта образовались складки… А ведь ему только двадцать один год.

– Ты тоже, Саша. Если бы я тебя встретил на улице, наверно, не узнал.

Я даже испугалась. Неужели и я выгляжу как взрослая женщина?

Вася продолжал:

– Ты очень сильно похудела. Щечки с румянцем исчезли, в глазах искринки погасли… Ты когда в последний раз улыбалась?

– Недавно… когда тебя увидела, – пошутила я, и мы тихо засмеялись….

121

Тетя нашла мой дневник. И попросила сжечь его.

– Не дай Бог, кто-то найдет. Я так понимаю, что ты сюда все откровенно записывала?

Выбрасывать мне эту тетрадь жалко. Она как частица моей жизни. Пусть – грустная. Но моя.

Поэтому спрячу-ка я дневник получше. А дальше – видно будет…

* * *

Эта запись была последней…

Наши дни.

122

– Какая грустная история! – сказала я, дочитав тетрадь до конца. – Значит, это ваша мама? Но здесь опять не всё. Что же с ней дальше случилось?

Старушка оторвала глаза от страницы и приложила палец к губам:

– Позволь и мне дочитать, – попросила она, и я увидела слёзы в бороздках ее глубоких морщин на лице.

И снова квартира погрузилась в тишину, только листочки дневника шуршали, когда Мария Матвеевна перелистывала их.

Я, предоставленная себе, задумалась. А почему она Мария? Ведь дочку Саши звали Еленой. Но она «Матвеевна». Значит, все-таки дочь Матвея… Ладно, спрошу позднее.

Я посмотрела на «Девушку у окна». Похожа ли Мария на свою мать? Перевела взгляд на старушку. Лицо покрыто морщинами, красные от слез щеки, седые волосы… Очень трудно понять. Старость полностью меняет внешность человека.

Сколько у меня вопросов – не сосчитать! Ох, как трудно дождаться возможности начать задавать их.

…Наконец Мария Матвеевна подняла голову. Поглядев на портрет молодой матери, тяжело вздохнула каким-то своим мыслям. Потом перевела взгляд на меня. По ее туманному взору было понятно, что она все еще думами там, в двадцатом веке, когда её мама Саша была молодой. Я не стала торопить старушку, понимая, что она чувствует…

Она заговорила первой:

– Моя мама как-то рассказала историю о картинах, подаренных ей в молодости. Она не объясняла, кто их подарил. Просто поведала, что там, в России, остался ее дневник в рамке картины. Я начала расспрашивать маму. Понадобилось немало времени, чтобы выудить из нее хотя бы часть информации…

Мария Матвеевна вздохнула:

– Это произошло так давно! Я была молодой, энергичной… Мне во что бы то ни стало захотелось найти дневник и узнать все мамины тайны… Но на это ушли годы!.. И вот я нашла и картины, и дневники. Я так счастлива!

Меня очень подмывало спросить: как она украла картины и что собирается с ними делать? Но начала я с более тактичного вопроса:

– Мария Матвеевна! А что вы собираетесь делать с картинами?

Она посмотрела на меня своими ясными честными глазами, улыбнулась легкой мечтательной улыбкой и ответила:

– Отвезу их домой, в Швейцарию!

– Но как?!

Этот вопрос включал в себя несколько подвопросов, которые я тут же выдала:

– В Швейцарию? Вы там живете? А как же вы собираетесь пересекать границу? С ворованными картинами… Забыли о таможне?

Но Мария Матвеевна все еще была в своем мире грез.

На мои вопросы ответила легко, нисколько не задумываясь:

– На машине… Я на машине сюда приехала.

Ничего себе бабуля! Ворует картины, ездит за рулем. Прямо Джеймс Бонд в юбке. Только с седыми волосами и с морщинистым лицом. Ох, как бы мне хотелось в старческом возрасте иметь такой же характер!

– Но если вы в не курсе… картины разыскивает полиция! Я понимаю, что для вас эти картины – семейная реликвия. Но для полиции данное происшествие – без вариантов – называется воровством. Тем более, что картины пропали из музея. Ну, а то, что хранится в музее, является исторической или художественной ценностью и принадлежит государству.